Марк Уральский - Бунин и евреи

Большой посылке и башмакам она чрезвычайно обрадовалась. Вид у нее “молодой”. Но, кажется, аорта в дурном состоянии».

Помечтав о возвращении в Россию, Бунин довольно быстро к этой идее охладел, о чем и сообщил Алданову в письме от 12 июля : «Ехать я никуда не собираюсь – поживем – увидим… хотя, на что, чем поживем?» – чему тот был несказанно рад.

16 августа Бунин в письме благодарит Алданова за еще одну посылку, которую только что получил, и пишет, что:

«…очень смущен: мне очень совестно, что Вы на нас все тратитесь! Уже просил Вас больше не делать этого – и опять прошу!

Где Вы? Отдыхаете где-нибудь? Мы, конечно, сидим в Париже, слишком бедны для выезда куда-нибудь на несколько дней; да если бы были и богаты – не поехали бы никуда – так безобразно сложны и тяжки эти выезды. <���…> Бываю только у Зайцевых и Полонских, писать, конечно, ничего не пишу… А как Вы с вашим романом? кончили?

<���…> На днях был у меня только что приехавший из Америки И. Л. Френкель 145(адвокат, милейший человек), привез вести о многих из вас и мою книжку <���“Темные аллеи”>, составленную оч<���ень> непонятно для меня. Очень жалею, что решился на это издание!»

После войны отношение Бунина к творчеству Набокова-Сирина стало крайне неприязненным, и он не упускает случая кусануть его при всяком удобном поводе. Возможно, Бунин ревновал к нему Алданова, который, как он прекрасно знал, Набокова-Сирина высоко ценит и, более того, дружески к нему расположен. Так, например, в письмах 17 августа Бунин с наигранным возмущением восклицает: «Воображаю, что набрехал про Гоголя этот, с<���тыдно> с<���казать>, Сирин!»

Этим же днем помечено другое его письмо, в котором он пишет:

«Милый Марк Александрович, дорогой друг, мне нестерпимо стыдно, но что же делать – я опять о своей нищете! Ехать мне некуда, а прожился я совершенно… <���…> вот-вот (в октябре) мне 75 лет: так нельзя ли под эту милую годовщину собрать для меня хотя бы некоторую сумму у Вас, в Америке?

С полным отчаянием написал я эти строки – и кончаю, обнимая Вас и целую руки Т<���атьяне> М<���арковне>».

27 августа Алданов сообщает о высылке Бунину 7500 франков за его рассказы «Мадрид» и «Второй кофейник», опубликованных в «Новом журнале», где «Мих<���аил> Ос<���ипович> теперь главный редактор», сообщает о подготовке к публикации в журнале большой статьи о Бунине в честь его 75-летия, напоминает еще раз о действие в США ограничительных правил на открытую публикацию пикантных подробностей, чем объясняется «непонятное» для Бунина составление американского издания «Темных аллей», а также осведомляется о достоверности слухов насчет планирующегося якобы издания собрания сочинений Бунина СССР:

«Я страшно рад, что Вы “никуда” не едете. Понимаю, что и так не сладко, – всё же рад больше, чем могу сказать. <���…> Правда ли, что Российская Академия наук купила полное собрание Ваших произведений? Неужели и заплатила? Да и как же так “полное”? Не будут же они печатать “Окаянные Дни”?»

3 сентября Бунин пишет Алданову подробное письмо, в котором благодарит друга за хлопоты по поводу устройства его 75-летнего юбилея, сетует на американское ханжество:

«Очень огорчен судьбой “Мадрида” и “Вт<���орого> кофейника”, – не понимаю, что в них похабного, – они так чисты, простодушны, “героини” их, по-моему, просто очаровательны – и что это за “богатые дамы”, кои вообще гневаются на меня? – ведь все, что у Вас было напечатано, так невинно\ <���…>…да что же это за институтские нравы у Вас!? и как же это Вы все с ними все-таки считаетесь!? <���…> Вообще, на редкость грустна судьба моей последней книги (она, кстати сказать, теперь стала вдвое больше того, что Вы знаете) – очевидно, что напечатать ее по-русски мог бы я все-таки только во Франции, если бы была тому материальная возможность».

Затем, передав «А. В. Коновалову, Зензинову, Николаевскому и всем прочим друзьям самый сердечный привет», Бунин делает очередной уничижительный выпад в адрес Набокова: «Перечитываю некот<���орые>старые книжки «Совр<���еменных> записок». Сколько интересного! Но сколько чудовищного! Напр<���имер>, “Дар” Сирина! Местами Ипполит из «Войны и м<���ира>!»

В следующем письме к Алданову – от 9 сентября, Бунин, наконец, отвечает на его вопрос о готовящемся якобы в СССР издании его сочинений:

«Об издании моих сочинений Академией Наук было в газетах. Правда ли это, не знаю – знаю одно: не покупала у меня, не платила и, если издаст, то, конечно, не заплатит. Ведь не получал же я ничего (и, конечно, ничего не получу) за все, что было уже издано из моих писаний в России (да еще в каком количестве экз<���емпляров>!). А получить бы следовало…».

Бунина – Цетлиной 15 сентября :

«Дорогая Марья Самойловна, пришлите, пожалуйста, столько книг 146, сколько всегда присылали. Я думаю, заранее спрашивать не стоит. Лучше сказать цену, принеся книгу. Труднее будет отказаться. Если кто и откажется, то всегда можно передать кому-нибудь. Иной раз спрашивают. Итак, жду 15 книг (пятнадцать) новых. А там, что Бог даст. На днях была у Ангелиночки. Взяла еще пять книг о пятерых 147. У меня <���от первых – М. У.> 15 к<���ниг> остался только 1 экземпляр, от Последующих – М. У.> 10 – 2 экз<���емпляра>, 11 – 1 экз<���емпляр>, 12 – 9, 13 – 4 экз<���емпляра>, 14 – семь. Недавно продала от 10–15. Но все же книги покупают не все, кто мог бы.

Целую Ваша В. Б.»

11 октября Бунин в благодарит Алдановых «за поздравление с моим столь грустным “юбилеем” <75-летие – М. У.>) и за хлопоты обо мне» и сообщает:

«…О моем приезде в Америку я говорил с Полонским <���…>: очень это было бы интересно, но уж очень трудно во всех смыслах! И хлопот куча, и, пожалуй, не хватит у меня сил на такое путешествие и все прочие “переживания”… Письмо в Стокгольм пишу, но надежды у меня почти никакой нет. Вообразите себе: на днях получил письмо оттуда (от Сиона <���Циона>, ведающего там моими литературными делишками): все мои книги по-шведски разошлись, но наследник моего издателя <���…> заявил <���…>, что сейчас переиздавать “ эмигранта ” не психологично. А в самой Москве меня, между тем, продолжают издавать – на днях прочел в московской “Литературной газете” о выходе в свет каких-то моих избранных произведений. Было в “советских газетах” (весной) еще известие, что выходит академическое собрание моих сочинений. Это меня ужасно взволновало и продолжает волновать: навалят в это издание Бог знает что, без разбору перемешают путное с ничтожным, ранним – и т. д., словом, сделают то, отчего многие, так уже изданные, в гробу переворачиваются! <���…>… я все-таки не вытерпел, спросил у <���советника советского посольства> Грузовского, как и с кем связаться мне с Академией насчет этого академического издания, и он обещал мне все это разузнать и известить меня об этом. Думаю, впрочем, что Академия вряд ли пожелает со мной разговаривать».