Марк Уральский - Бунин и евреи

«…Визиту моему <���в советское посольство – М. У.> придано до смешного большое значение: был приглашен, отказаться не мог, поехал, никаких целей не преследуя, вернулся через час домой – и все… Ехать “домой” не собирался и не собираюсь.

Открытка мне от Телешова из Москвы: “Государств<���енное> издательство печатает твою книгу избранных произв<���едений>.

Листов в 25”. Это такой ужас, которому имени нет! Ведь я еще жив! Но вот, без спросу, не советуясь со мной, – выбирая по своему вкусу, беря старые тексты… Дикий разбой! (Открытка от 10 ноября <1945 г. – М. У.> – теперь уже поздно вопиять)».

30 января Бунин написал Н. Д. Телешову следующее:

«Может быть, еще есть время что-нибудь исправить в этом поистине ужасном для меня деле с изданием 25 листов моих произведений… издание, о котором идет речь, есть, очевидно, изборникиз всего того, что написано мною за всю мою жизнь, нечто самое существенное из труда и достояния всей моей жизни – и избрано без всякого моего участия в том (не говоря уже об отсутствии моего согласия на такое издание и о том, что оно лишит меня возможности переиздавать собрание моих сочинений на русском языке во Франции или в какой-либо другой стране, то есть единственного источника существования в нашей с В<���ерой> Н<���иколаевной> старости и близкой полной инвалидности моей: дорогой мой, ведь мне 76-ой год идет!) Я горячо протестую против того, что давно издано в Москве несколько моих книг…без всякого гонорара мне за них… особенно же горячопротестую против этого последнего издания, того, о котором ты мне сообщил: тут я уже прямо в отчаянии… Я даже не знаю, известно ли в Москве, что в 1934–1935 г.г. вышло в Берлине в издательстве “Петрополис” собрание моих сочинений, в предисловии к которому… я заявил, что только это изданиеи только еготексты я считаю достойными» 159.

7 февраля Алданов утешает и успокаивает Бунина в свете слухов о готовящемся издании его произведений в СССР:

«…Сочувствую в огорчении по поводу того, что советское издательство поступает так бесцеремонно. Но всё-таки я чрезвычайно рад, что Вас там выпустят в огромном числе экземпляров. Кстати, не сохранилась ли у вас копия нашего с вами общего сценария (из жизни Толстого по “Казакам”). Моя была увезена гестапо со всей моей библиотекой, рукописями, тетрадями, письмами… Хотя шансов очень мало и связей у меня в Холливуде нет, но можно было бы попытать счастье? Получим каждый по миллиону долларов и купим по замку?…»

В развернутом письме от 8 февраля (с припиской от 18 февраля) Бунина рисует четкую картину повседневного существования уцелевших остатков русской эмиграции в послевоенном Париже. В начале своего письма она извещает Цетлину, что «от воспаления легких Ян поправился и уже расплатился с доктором. <���…> Не знаю вообще, как Вас, дорогая, благодарить за все, что Вы делаете. Я лично без Вас бы пропала. Ведь у меня никогда не было ничего теплого из нижнего белья. Теперь хожу во всем мужском, кроме чулок. И если бы не это, то, вероятно, ишиас, который все мне угрожает, разыгрался бы. У нас ведь топится только комната, где живет Ян, то есть столовая. А в остальных бывало очень прохладно, хотя я к холоду отношусь очень стойко, да и зима была “сиротская”. В Грассе я больше мерзла, чем здесь… Болезнь была серьезная и тяжелая. Я больше двадцати дней не раздевалась, спала около Яна на той же постели. Приходилось иногда раз пять в ночь подыматься. Теперь уже сплю у себя, и ночью он меня не тревожит. Но полного выздоровления еще нет. Он все время чувствует “какое-то подташнивание”. <���…> Вчера узнала о смерти Веры Николаевны Ильнарской, жены Лоло. Кончилась ее страдальческая жизнь. Из-за болезни Яна я ничего не написала ей к Новому Году, не побывала у своей тетушки 160, а она тоже скончалась в тот же день. Умерла она так, что Московскому Землячеству пришлось взять на себя расходы по ее погребению. После нее остался потрет Поленова 161, написанный, когда она была молодая и когда он был в нее влюблен 162. Говорят, что стоит он очень дорого. Его теперь продают, чтобы расплатиться за похороны. Вероятно, продадут в Россию, это было и желание покойной. Портрет очень хороший 163. Поленов вообще никогда не писал портретов 164, как сказала мне его дочь 165, которая живет в Париже и работает как портниха, а тетя Маня моя ‘была любовь его всей жизни’… Я получила в “наследство” акварельный портрет своей не то прабабки, не то прапрабабки. Единственная вещь, сохранившаяся из наших родовых вещей, но это по линии Костомаровых или Барщевых, а не Муромцевых. Работаю я и в “Быстрой помощи” 166которая очень многим помогает. Несмотря на полную невозможность полностью отдаться этому делу, я все же как-то умудрилась собрать им в два месяца три с половиной тысячи франков и продать уже несколько билетов в синема в пользу этого общества. Нищета здесь ужасная.

Трудно очень многим священникам, конечно, не на рю Дарю 167, а в дальних приходах. Я стараюсь как можно больше завербовать членов. Опыт “Амора” 168очень помогает. Жизнь наша здесь совершенно иная, чем была при Вас. Никаких почти сборищ. Даже у соседей не бываем. <���…> Видишься лишь с теми, кто заходит. Нужно признаться, что на гостей собственно сил нет. Очень уж все измотаны. Только на днях повидалась с Т. С. Конюс 169. Она много рассказывала мне об Америке. Общее впечатление у нее, что тамошние не представляют ни нашей жизни, ни того, что мы все пережили за это лихолетье. Зуров последнее время очень намучился с квартирой, его чуть не выселили, вернее, хотели выселить, да не удалось. Ему обещана комната <���…>, но те, кто теперь ее занимают, все никак не дождутся освобождения квартиры, хотя по суду уже получили ее. Вообще квартирный кризис здесь очень тяжелый».

11 февраля Бунин пишет Алданову с укором:

«Дорогой Марк Александрович, давно нет от Вас ни словечка, – последнее ваше письмо было от 5 янв<���аря>, а я за последний месяц послал Вам три записочки…<���…>. Неужели не дошли мои записки? Или вы решили порвать со мной переписку по причине моего “визита”?…

14 февраля тон бунинского письма уже совсем другой:

«Дорогой друг, получил ваше письмо от 7 фев<���раля>. Рад и благодарю, что предупредили Марью Самойловну (как она? Как переносит свое горе? Ох, как мне режет душу эта смерть! <���М. О. Цетлина – М. У.>. Передайте ей наши горячие чувства – и благодарность за посылки и чтобы написала нам).

20 февраля Алданов пишет:

«…Вы, конечно, пошутили, что я “решил порвать с Вами переписку из-за визита”, но меня и шутка огорчила. Вообще я самый терпимый из всех Нью-Йоркцев».