Марк Уральский - Бунин и евреи

Шурочке наше сочувствие. Иван Алексеевич болен, сильнейший кашель и сердце, и очень занят. Продал “Темные аллеи” Зелюку 156. Он Вас обнимает, как поправится, так напишет. Целую Вас со всей нежностью. Ваша В. Б. Посылку с туфлями и чулками (2 пары) получила. Очень благодарю. Скоро напишу еще».

В свою очередь письма Бунина к Алданову последних месяцев 1945 года выдержаны в характерных для него минорных тонах. Помимо денежных затруднений, жалоб на бытовые условия: «Зимы парижской вообще боюсь ужасно – как пережить ее во всех смыслах!», – болезней: «пишу вам пока эти несколько строк в первый раз после трех недель в постели (очень порядочный грипп, чуть ли не воспаление легких)», – печальных событий: «Кончиной М<���ихаила> О<���сиповича> огорчен бесконечно», – они посвящены также проблемам, связанным с печатанием рассказов Бунина в «Новом журнале» и «Новоселье» (этот журнал, издававшийся в Нью-Йорке С. Ю. Прегель 157, Бунин явно ставил ниже уровнем), празднованию его юбилея в США, замечаниям на разного рода литературные темы, в том числе оценка написанного Алдановым в свое время некролога Мережковскому: «извините, дорогой друг, Вы его таланты преувеличили!», – печатанию в Швейцарии нового издания «Темных аллей» и др. темам.

26 декабря Алданов пишет Бунину обильно насыщенное комплиментами письмо:

«…“Речной трактир” и в журнале всех приводит в восторг, даже Ваших нынешних политических недругов: у нас ведь есть читатели всех взглядов. <���…> Мы всему, всему Вашему рады бесконечно. Мое личное мнение: самое лучшее, что вы напечатали в “Новом журнале” это “Таня”, потом “Натали” и “Генрих”. Но все решительно превосходно, никто так не напишет. Описание Волги в…“Речном трактире” и трактира – верх совершенства…»

В своем последнем письме, тоже от 26 декабря, Бунин вместе с поздравлениями по случаю наступающего 1946 года сообщает интересные подробности о своих контактах с советским посольством:

«…Вы, верно, многое, касающееся меня, от Полонских узнаете. Но все же кое-что, на всякий случай, скажу… <���…>…была телеграмма из Москвы на имя писательницы Триоле 158(с которой познакомился, побывав у нее, ибо она, возвратясь из Москвы, привезла мне небольшое письмо от писателя Телешова) – эту телеграмму она передала мне по телефону и в этой телег<���рамме> была просьба прислать “немедля” сборник моих последних рассказов. Я тогда отправился к Борису Данил<���овичу> Михайлову, заведующему здесь “бюро прессы” по назначению Москвы, и попросил его запросить Москву, зачем и кому именно нужны мои рассказы (которые я все-таки уже продал для издания О. Г. Зелюку, кстати сказать); недели через три пришел ответ из Москвы – там желают издать эти мои рассказы (только для России) и еще что-нибудь из моих последних книг (что привело Полонских в искренний восторг), и я попросил Бахраха отвезти Михайлову рукопись моих рассказов (1/4 их), “Освобождение Толстого” и “Жизнь Арсеньева”, а также письмо к Телешову: вот, мол, посылаю по желанию Москвы кое-что из своих писаний “для осведомления”, не будучи вовсе уверен, что это может быть интересно для Вас, ибо “я для вас человек уже ‘исторический’, могу быть интересен разве только с этой точки зрения или с точки зрения искусства”. Почти в то же время я получил от <���…> старшего советника русского посольства в Париже извещение, что г. Посол желает со мной познакомиться и за мной был прислан из посольства автомобиль <���…> и я поехал в 5 ч. дня и познакомился с г. Послом и вел с ним полчаса совершенно не политическую беседу – только светскую – и откланялся, после чего заболел уже основательно, слег – и все имел слухи, будто я потому был в посольстве, что собираюсь в Россию…

Вот, кажется, все, что я считаю долгом сообщить Вам…

<���…>

P.S. Сейчас пришел один господин: М<���арк> В<���ениаминович> Вишняк, кажется, Вами, И<���ван> А<���лексеевич> весьма не доволен. Вам так легко судить из прекрасного далека!»

Явно обеспокоенный «шумом из русского Парижа» Алданов пишет Бунину 5 января 1946 года:

«Дорогой друг, вчера получил Ваше письмо от 26 декабря и очень встревожился относительно Вашего здоровья. Что же это такое, – этот бронхит, который не проходит так долго и при котором Вы выходите из дому (понимаю, впрочем, что дома, может быть, холоднее, чем на улице) <���…>. Дорогой друг, Вы почти всё письмо уделили этому визиту. Я Вам давно писал (когда Вы мне сообщили, что подумываете о возвращении), – писал, что моя любовь к Вам не может уменьшиться ни от чего. Если Вы вернетесь, Вас, думаю, заставят писать, что полагается, – заранее “отпускаю” Вам этот грех. Добавлю к этому, что я, чем старше становлюсь, тем становлюсь равнодушнее и терпимее к политике. Не говорите, что в Вашем случае никакой политики нет. Это не так: визит, каков бы он ни был и какова бы ни была его цель, помимо Вашей воли становится действием политическим. Я солгал бы Вам (да Вы мне и не поверили бы), если б я сказал, что Ваш визит здесь не вызвал раздражения. (Есть, впрочем, и лица, одобряющие Ваш визит). Насколько я могу судить, оно всего больше, с одной стороны, в кругах консервативных, дворянских, к которым тут примыкает и 95 процентов духовенства (гитлеровцев тут, к счастью, почти нет и не было), с другой стороны, у дворянства политического… Вам известно, какую бурю вызвал визит Маклакова, – значит, Вы знали, на что идете… Мое личное мнение? Если Вы действительно решили уехать в Россию, то Вы были правы, – повторяю, там придется идти и не на то. В противном же случае я не понимаю, зачем Вы поехали к послу? Не знаю, заплатят ли Вам за книги, но если заплатят (что очень вероятно), то сделали бы это и без визита: ведь они Вас оттуда запросили до визита. Против того же, что Вы согласились на печатанье там Ваших книг (оставляю в стороне вопрос о гонораре), могут возражать только бестолковые люди: во-первых, Вашего согласия и не требовалось, а во-вторых, слава Богу, что Вас там будут читать. Как видите, я подхожу к этому делу практически. Что сделано, то сделано. Не слишком огорчайтесь (если это Вас вообще огорчает): раздражение со временем пройдет. Я делаю всё, что могу для его “смягчения”. <���…> Ради Бога, решите для себя окончательно: возвращаетесь ли Вы или нет? По-моему, все дальнейшие Ваши действия должны зависеть от этого решения».

Насчет возвращения на родину Бунин, как он утверждал позднее, никогда всерьез не помышлял, а вот возможность, как тогда казалось, издать собрание своих сочинений в России очень волновала писателя. Однако он непременно желал, чтобы при этом были непременно учтены его авторские права и пожелания. 23 января Бунин писал Алданову: