Марк Уральский - Бунин и евреи

14 октября Алданов извещает Бунина:

«…Получил Ваше коротенькое письмо от 1 октября. Помилуйте, почему мне было обидеться за то, что Вы сказали о стихах Цветаевой?!!. Во-первых, ясовершеннос Вами согласен в оценке этих стихов. Во-вторых, я отроду не был редактором “Современных записок”. В-третьих, я так Вас люблю, что не обиделся бы даже, если бы была серьезная причина – а здесь нет и не было ни малейшей мне обижаться».

24 октября Алданов вновь зовет друга в США: «Умоляю Вас, приезжайте. Если бы мои, Вы и Зайцев, были здесь, я, кажется, больше ничего не желал бы».

Бунин пишет 5 декабря :

«Дорогой Марк Александрович, Получил то, что вы и Цвибак написали обо мне, получил телеграмму, подписанную Вами <���и др. лицами – М. У.> – всех благодарю от всей души. Получил письмо Ваше от 24 окт<���ября>. <���…> И не могу выразить, как тронут я тем, что вы приписали к этому (“Если бы мои, Вы и Зайцев…”). <���…>. Ужасно огорчен болезнями Сол<���омона> Л<���ьвовича<���Полякова-Литовцева> и М<���ихаила> 0<���сиповича> <���Цетлина> передайте им, пожалуйста, мои самые горячие чувства» 148.

28 октября Бунина – Ландау-Алдановой:

«Милая и дорогая Татьяна Марковна,

Очень виновата, что так долго не отвечала на Ваше милое письмо. Но я хотела узнать адрес Фенички, который я не знала. Мне сказали, что она скоро приезжает в Париж. Стала ждать. Не сразу и с ней увидалась – так теперь трудно куда бы то ни было выбраться. Сижу иной раз по неделям дома, никого не видя, кроме тех, с кем или непрерывно общаюсь, или с кем имею деловые отношения. Наконец, повидалась и с Феничкой. Очень измученное, похудевшее лицо, изуродованная рука, но сама стала милее, чувствуется, что она много перестрадала. Теперь она живет у Михельсон <���…>, спит в комнате для прислуги, а день проводит у них. Квартира Михельсона была вся разгромлена – все почти увезено. Но теперь несколько комнат обставлены, и хорошо. Пустой остается их огромный салон. <���…> Очень благодарим мы и Вас, и милого Ма<���рка> Александровича за телеграмму, поздравления, за милые дружеские письма и за все Ваши заботы о нас. Очень Вы нас ими трогаете.

Были как-то в Русском театре. Смотрели и Лилю Кедрову 149, которая была гениальна в миниатюре “Шарманка”, где она изображала уличную певичку так, что жутко было, и в пьесе <���…> Грибоедова, где она тоже была очень мила и талантлива. Действительно, она <���актриса> “милостью Божьей”. Я ходила к ней за кулисы, и она была очень <���привет>лива и мила. Совсем не похожа на обычных актрис. В <���ней есть> какая-то простота истинных талантов, какая была в Марии Николаевне Ермоловой, хотя они, кроме “милости Божьей”, ничем друг на друга не похожи. <���…> Был на этом спектакле сам Богомолов 150, сидел в четвертом ряду. Я видела его издали, как он разговаривал с одной нашей общей знакомой. По внешности он мне понравился: высокий, в очках, лысеющий, с острым приятным лицом. Возмущался, по словам нашей знакомой, что русский язык очень в эмиграции загрязнен: “например, говорят ‘камионы’ вместо грузовики!”. Сказал, что купил книгу Бунина: “Вот у него язык не загрязнен… ” Жена его хорошенькая, скорее похожа на эмигрантку, чем на советскую женщину. Темные волосы до плеч, правильные черты лица, стройная тонкая фигура.

Я, к сожалению, не видела Вашей <���сестры> Веры. Но “мой” провел с ней у Полонских целый вечер. Говорит, что она “мила, интересна и что она окрепла физически, а, может быть, и духовно…”

Рери все никак не соберусь ответить. Уж очень трудно выбрать время для “переписки с друзьями”. Так много хочется сказать, передать, а времени совсем нет. <���…> А тут, когда ты “одна за все” плюс еще твои личные дела и хоть минимальная “светская жизнь”, ты совсем лишена возможности письменно общаться с теми, о ком так хочется все же знать. Да и с парижанами видаемся редко. Вчера вот “на встрече” со многими встретились впервые, а ведь мы уже полгода здесь! Той парижской жизни, которую мы вели до войны, мы уже вести не в состоянии. Что же делать, поведем другую. Может быть, и она даст нам что-нибудь незабываемое, как дала нам довоенная эмиграция.

Похоронили Зинаиду Николаевну <���Гиппиус>. <���…>.

Обнимаю, целую Вас всех, мои дорогие друзья.

Ваша В. Бунина».

Следующее письмо Буниной Цетлиной, датированное 1 ноября /19 декабря , содержит помимо сообщения о текущих бытовых проблемах, связанных в первую очередь с неустроенностью жизни в послевоенном Париже, так же и любопытные с культурологической точки зрения подробности: «есть у меня занятие для души. С моей кузиной 151, Наташей Барановой 152, мы разбираем письма Шестова 153,ее отца. Очень много интересных и значительных мест находим в них. Готовим материалы для его биографии. <���…> А вчера был “вечер Адамовича”, он читал о четырех поэтах: Маяковском, Есенине, Ахматовой и Ос<���ипе> Мандельштаме. К сожалению, о последнем он сказал мало: в одиннадцать часов раскрылась за ним дверь и рослый дядя громко заявил, что пора кончать <���…>. Это первый вечер как бы из прошлой, забытой жизни. <���…>…публика прежняя, наша, только два три лица из нового мира, но как все изменились! Постарели, посырели, настоящих молодых лиц не было. Один, приехавший из России, спрашивал: “А где же Ваша молодежь?” Так она интересуется литературой!? Но мы, вернее, многие те, что провели лихие годы на юге, испытали новые чувства – трудно передаваемую радость свидания: спаслись! Уцелели! И грусть непередаваемую. Что многих из тех, кто всегда бывал на подобных “Встречах” – вечер был устроен под флагом “Встреч” 154, уже нет с нами… Зал был полон, но сбор небольшой в несколько тысяч всего франков (4.500 фр.) – билеты стоили сто и пятьдесят франков. Но большинство было истинно “приглашенными”… <���…>. Теперь на очереди у меня вечер <3айцева>, вернее, “матинэ” 155– 25 ноября он будет читать в зале Токио о Лескове и прочтет что-то из этого писателя».

Переписка Буниной с Цетлиной 1945 года, как всегда интимно-искренняя и в целом выдержанная в бодрых тонах, заканчивается на печальной ноте – соболезнующем письмом от 6 декабря по поводу преждевременной кончины М. О. Цетлина:

«С самого вечера, когда звонок по телефону сообщил мне о кончине дорогого Михаила Осиповича, я ни о чем другом не могу думать, как о нем и о Вас. <���…> Вы знаете, что я очень люблю его и очень ценила его беседы со мной, и я очень горюю, что еще одна мечта о встрече здесь рухнула. Знаю Ваш сильный Дух, а потому уверена, что Вы стойко переносите свое горе. <���…> Пережила за эти недели наши встречи и в Москве, и в Одессе, и нашу дружбу в Париже. Много хорошего и приятного было за эти годы в наших отношениях. Всегда с благодарностью вспоминаю и Вас обоих. Передайте Вале и