Марк Уральский - Бунин и евреи

О “Союзе” Вам напишет В<���ера> Н<���иколаевна>, я это дело плохо знаю, знаю только одно – бывшие “германофилы” тут не причем, их якобы “обеление” тоже. <���…>».

7 июля Бунина – Ландау-Алдановой:

«Милая и дорогая Татьяна Марковна.

Прошу прощения за мое долгое молчание. Я уже объясняла М<���арку> А<���лександровичу> причину его, повторяться скучно. Но лучше поздно, чем никогда.

Очень нас порадовала Марья Самойловна, что вы скоро будете с нами. Счастлива за вас, что Вы отдохнете от Вашей Америки и поживете хотя и в новом, но все же Париже.

Марья Самойловна произвела на всех нас очень хорошее впечатление. Таких женщин здесь или очень мало или совсем нет. Поражает в ней спокойствие, уверенность в завтрашнем дне, благонастроенность, она мне напомнила шведских дам, когда мы были в Стокгольме, – людей, не переживших ни войн, ни революций. Мы все стали не совсем такими, какими были: у большинства чувствуются пережитые страдания, некоторое изменение и к миру, и даже к “светской жизни”. Мы почти перестали ходить в гости. Мне кажется странным пойти днем “на чашку чая”, сидеть за столом с милыми знакомыми и плести ерунду. Когда приглашают, всегда нахожу предлог, чтобы отказаться. С друзьями общаться приятно, но и это удается редко за неимением времени и сил. В кафе не ходим, в театрах не бываем, в синема почти не заглядываем. Много читаем. Большинство мало спит. Я часто бывала на беседах, лекциях духовного содержания. Слушала бедного Мочульского 176о Достоевском, когда И<���ван> А<���лексеевич> стал уже поправляться. Очень интересный цикл прочел он о нем. Но, к большому нашему горю, он серьезно болен, сейчас в санатории. Что-то с горлом, говорят, дело его плохо, но от него, конечно, скрывают. <���…>Видела фильм: избрание патриарха и Смерть, похороны Патриарха Сергия 177. Сильное впечатление. Интересен народ, отдельные лица. Совсем забыла, что меня удивило – это подушки целой горой на постели у Патриарха в его келье. Мелочь, а очень характерная. А главное, это уже вызывает удивление, как это так вплотную было забыто. Поразили ризы, их блеск, богатство. Почувствовалось, что там нельзя владык по плечу трепать, как это у нас в эмиграции делают, там “чина почитай”.

Сегодня вечер – 25-летие Союза писателей. Зайцев будет читать о Павле Николаевиче: “Милюков в Союзе”. Тэффи – о Бальмонте. Зеелер 178скажет вступительное слово. Остальные писатели и поэты прочтут свои произведения во главе с И<���ваном> А<���лексеевичем>. На каждого полагается 10 минут. Слава Богу, сегодня прохладно, а то в прошлом году было нестерпимо жарко на вечере И<���вана> А<���лексеевича>.

Лето странное, больше похоже на осень. Только дня три было нестерпимо жарко, а со вчерашнего дня опять стало прохладно. Можно идти в костюме.

На юге, где мы жили, есть совсем нечего. Кило сахара, по слухам, доходит до 1000 франков, масло – до 800 фр<���анков>, да его всегда трудно там доставать.

Мы никуда не поедем. Везде и дорого, и голодно. Уж лучше дома. Наташа Зайцева уехала с ребенком к одним знакомым нашей Ляли <���Жировой>, которые держат пансион в чудном замке, и где Ляля с Олечкой в прошлом году отдыхали шесть недель. Зайцевы никуда тоже не поедут. Но многие уезжают, несмотря на то, что самый дешевый пансион 250 фр<���анков> в день и еще нужно кое-что прикупать.

И<���ван> А<���лексеевич> шлет Вам дружеский привет. Я крепко целую и жду.

Ваша В. Бунина».

В записках «Глазами человека моего поколения» 179Симонов утверждает, что с постановкой вопроса о возможности возвращения Бунина в Россию впервые столкнулся летом 1946 года во Франции. Послом во Франции тогда был Богомолов, который, кстати, и устанавливал уже прежде контакты с Буниным, не приведшие, как рассказывал Симонов, к успеху. Симонов говорит, что был послан в Париж: «по личному указанию Сталина. <���…> В Кремле <���пришли> к мысли, что надо бы отрядить в Париж молодого, знаменитого, дворянских кровей, княжеского рода, боевого офицера, лауреата, поэта, – классический, по сути хрестоматийный для отечественной истории тип барда, – у которого много больше шансов обольстить строптивого своего коллегу по цеху изящной словесности и склонить к возвращению в родные Пенаты. <���…>“Я не знал деталей, но знал, что контакты с Буниным, которого хотели вернуть в Россию, уже устанавливались прежде, но ни к чему не привели. А теперь ожидалось, что у меня сложится успешнее”» 180.

Симонов, как явствует из вышеприведенных дневниковых записей, понравился Буниным, но дальше этого дело не пошло.

«Перед моим отъездом в Москву Бунин просил уладить кое-какие дела с Гослитиздатом. Настроение у него держалось прежнее. До меня доходило, что Алданов сильно накручивал его против большевиков. Но старик все-таки не уклонялся от разговора. Видно, оставалось чувство недосказанного, незавершенного. Когда я воротился в Москву <���…> как раз взяли в оборот Зощенко с Ахматовой, так что Бунин отпал само собою. <���…> Нет <���…> в Россию он не вернулся бы. Это чепуха, что Бунин пересмотрел позицию, ничего он не пересмотрел» 181.

Бунин действительно ничего не пересмотрел.

Да, он откликнулся на приглашение посла Богомолова, прибыл в советское посольство и имел с ним беседу, – «поступок немыслимый для Бунина, каким он был в первые два десятилетия эмигрантской жизни» 182.

Да, он колебался, у него, как, впрочем, и у всего его дружеского круга в Париже, были иллюзии. Здравый смысл, однако, быстро пересилил искушение «зовом Родины». Другое дело, что мудрый Алданов как всегда был прав в том, что каждое его действие «становится действием политическим». Вследствие высокого градуса страстей, кипевших в расколотом надвое лагере русской эмиграции, любой контакт Бунина «с Советами» трактовался одним лагерем, как стремление писателя вернуться на родину, а другим, как свидетельство того, что он «перекинулся» к большевикам. Ничего, в сущности, не предпринимая, в ответ на то, что ему «твердо предлагали возвратиться в Россию, издаваться там», – ибо считал, что «слишком стар для того, чтобы столь резко ломать жизнь!» 183– Бунин в 1946 году оказался под прессингом беспочвенных обвинений, ложных домыслов и обид.

9 октября Бунина пишет Цетлиной:

«Милая и дорогая Марья Самойловна, очень перед вами виновата, что сразу не известила вас о получении посылки с гречневой крупой, рисом и банкой сухого молока. Пришла она 1 октября, и я каждый день с утра хотела засесть за письмо, но все не удавалось: то усталость после именин мешала, то всякие хозяйственные дела. То хлопоты по устройству вечера И<���вана> А<���лексеевича>. Шесть книг XV номера журнала <���«Новый журнал» – М. У.> тоже получила. Немного разочаровалась, думала, что это шестнадцатая книжка, которую ждут. Как всегда новая книжка хоть немного тащит прежние. Надеюсь, что скоро получу новоиспеченные. Теперь просьба о витаминах. Нельзя останавливаться на полпути. Хорошо было бы мне принять еще штук двадцать пять. <���…> 30 сентября 184, как это уже завелось, у нас было много гостей. Не доставало вас, но все же Софья Юльевна <���Прегель> была представлена от Америки, а Павловские от Азии. Народу было немного меньше: 27 человек, а в прошлом году 39. Угощение тоже слабое: во-первых, цены стали совершенно сумасшедшие, а во-вторых, Ляля <���Жирова> начала служить в ресторане и была лишена возможности блеснуть своими кулебяками и пирогами, пекла ее мать, но одна она могла спечь 60 пирожков, пирог с капустой, пирог с мясом и пирог с грибами и рисом. Сделали мы с одной приятельницей два больших рулета из мяса и еще к ним несколько салатиков с винегретом. Сладкие торты и пироги приносились, как и виноград. Сидели все в комнате Яна. Мы раздвинули стол на три доски и приставили еще два стола. А один маленький поставили к стене, так что все уместились. Правда, один край стола вышел в коридор наш, а чайники стояли на наших чемоданах. Мне пришлось в этот день четыре раза выйти из дома и возвращаться сильно нагруженной. Днем пили чай в моей комнате. Было человек восемь, а потому могла быть общая беседа и спокойное наслаждение от вкусных тортов и пирогов. Я такая была уставшая, что мало что понимала, накануне возилась в кухне до 4 ч<���асов> ночи. Олечки не было, она с отцом после океана уехала на ферму 185, а затем в шато, к знакомым. Ждем со дня на день. Теперь все заботы о вечере. Нужно сознаться, что мне помогают все близкие друзья по продаже билетов, а цены высокие. Первые два ряда считаются “почетными” и решено было их продавать от тысячи франков. И представьте, дорогие билеты идут пропорционально лучше дешевых. Если вечер пройдет удачно во всех отношениях, то мы будем в состоянии уехать на юг. Пока относительно дома 186вопрос остается открытым. Оттуда уходит Беляев 187, а без Беляева мне страшно везти туда Яна. Присутствие врача вообще на него хорошо всегда действует, а такого, как Борис Никандрович, особенно. Он переезжает в Ментону. Это нас очень огорчает, и мы еще не знаем, на чем остановимся. Ян здоров, но после летних жаров у него ослабело сердце, стали лечить его всякими лекарствами, которые опять вызвали кровь. Уже раза два опять он с Айтовым 188ездили на уколы <���…>. Не всякий день, но часто по вечерам он начинает задыхаться. Против этого есть средство – какой-то пульверизатор в рот, и становится легче. Вид же <���внешний – М. У.> не плохой. Но больше раза в день никогда не выходит. По-прежнему бывает блестящ и остроумен, но иногда впадает в пессимизм. Мой костюм вышел очень хорошо. И погода как раз для него, так что щеголяю. О шляпе не беспокойтесь. Мне дал свою Ян, синюю бархатную, и она подошла, а из двух старых черных я себе делаю для зимы. Мне Татьяна Сергеевна <���Конюс> подарила свое совсем новое пальто, и к нему необходима новая шляпа, вот я и изворачиваюсь. Теперь на очереди теплый халат, материя уже куплена. Вообще я теперь одета более или менее. Нужен еще только теплый свитер, если будут деньги, то куплю. Не очень хорошо у меня с глазами. Но об этом в следующий раз. Сейчас у меня гостит Вера Рафаиловна <���Мартынова>, все такая же милая, и Наташа Любченко. Пьют чай, а я спешу докончить письмо. Очень Вас за все благодарю и очень скучаю, что вы не приехали в этом <���году>. Ваша Вера Бунина».