Ирина Паперно - Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения

Критики видят смысл книги именно в противоречиях и парадоксах. Андрей Архангельский, как и другие, усмотрел парадокс не столько в ситуации семьи Степановой, сколько в желании автора и утвердить неприметность своих родных, желавших остаться в стороне от большой истории, и сделать их неотторжимой частью истории страны. И этот критик цитировал утверждения самого автора:

Новая книга Марии Степановой – попытка написать историю собственной семьи, разбор семейного архива. <���…> «В общем, у всех родственники были фигурантами истории – а мои квартирантами», – пишет Степанова; они не совершили ничего героического или выдающегося… <���…> но в этом Степанова видит как раз преимущество: их судьбы неотторжимы от истории страны…

(Замечу, что Степанова пользуется в этой ключевой формуле тем же символическим языком, что и мемуаристы 1990‐х годов, метафорами истории как суда и общества как жилой площади: «фигуранты истории», «квартиранты истории».)

Следуя за автором, критик Архангельский подвергает рефлексии самое «желание»: «Наше желание встроить родственников в общий пласт культуры и истории и закономерно, и правильно… и одновременно – нет. Потому что люди никогда не вписываются в историю полностью…» 402 402 Архангельский А. «Я эту книгу писала всю жизнь»: Поэт Мария Степанова – об отличиях истории и памяти. Беседовал Андрей Архангельский // КоммерсантЪ. Журнал «Огонёк». 27.11.2017. № 47. С. 32. https://www.kommersant.ru/doc/3473303.

Одним словом, в критических дискуссиях вокруг книги Степановой, возникших непосредственно после публикации, речь идет о том, как удовлетворить парадоксальное желание автора и противоречивые ожидания читателей, то есть как можно – одновременно – и остаться невидимыми и неприметными («затеряться в домашней тьме», «продержаться в стороне от большой истории»), и создать семейную историю для себя и своих, неотторжимую от истории страны, а тем самым «спасти и сохранить», то есть как вписать человека в историю, но не полностью.

Для историка культуры Михаила Ямпольского в 2018 году книга Степановой, «вызвавш[ая] необыкновенный энтузиазм в московской культурной среде и признанн[ая] одной из самых значимых книг последнего времени», – это предмет для разговора о существенных аспектах «сегодняшнего культурного сознания», которые отразились в дискуссиях о книге, причем эти изменения в сознании вызывают у него беспокойство. Тема Ямпольского – «отторжение памяти от личного опыта» и от «травмы», а также «деполитизация общества»:

В последнее время <���…> произошла очевидная эмансипация темы памяти не только от проблематики травмы, но и от истории как таковой. Память стала «архивом суггестивных образов» [фраза Алейды Ассман], не отсылающих ни к травме, ни к исторически значимым событиям. Это освобождение памяти от истории выражается в нарастающем потоке мемуаров, дневников, семейных преданий, которые все меньше претендуют на историческую значимость. Люди увлечены историей собственной семьи, генеалогиями и считают, что эти истории могут иметь общезначимый интерес просто в силу того, что в них каким-то образом отразилась эпоха… 403 403 Ямпольский М. Парк культуры. Культура и насилие в Москве сегодня. М.: Новое издательство, 2018. C. 62–63. Ямпольский цитирует популярную книгу Алейды Асман о «коллективной памяти» и «публичной мемориальной культуре»: Асман А. Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика / Пер. с нем. Б. Хлебникова. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 27.

Оперируя в академическом контексте, Ямпольский отталкивается здесь от противопоставления категорий «память» и «история» в современной историографии и от дискуссий о природе и социально-политическом смысле «коллективной памяти». Думаю, однако, что, как и прочие критики, он воспринимает книгу Степановой и на фоне другого потока мемуаров и дневников – потока 1990‐е годов, когда семейные предания получали огласку именно под знаком претензии на травматичность и историческую значимость.

Замечая, что «поиск прошлого» у Степановой нельзя связать ни с «меланхолией» (реакцией человека на утрату, являющуюся, согласно Фрейду, работой памяти), ни «со специальным интересом к истории» (добавим, что Степанова чужда не только меланхолии, но и ностальгии), Ямпольский повторил, как и другие критики, ее заявление о «квартирантах» истории:

В самом начале книги она признает, что история ее семьи плохо ложится под меланхолический взгляд и «неинтересна» для историка: «В общем, у всех родственники были фигурантами истории – а мои квартирантами, что ли. Никто из них не воевал, не был репрессирован <���…> не оказался под немцами, не попал ни в одну из больших боен столетия» 404 404 Ямпольский М. Парк культуры. С. 65–66; цитируется Степанова. С. 26. Степанова пишет о том, как она читала книгу Хирш ( Степанова . С. 69–70). Речь идет, по-видимому, о книге: Hirsch M. The Generation of Postmemory. Writing and Visual Culture after the Holocaust. Columbia University Press, 2012 (понятие «постпамяти» было в ходу и раньше). .

Прошлое (заключает Ямпольский) изолируется в книге и от истории, и от травмы или меланхолии. Что же остается? Ямпольский поясняет, что Степанова использует понятие «постпамять», введенное в обиход в академическом исследовании Марианны Хирш «Поколение постпамяти». «Постпамять» – это иллюзорная память второго поколения, не пережившего катастроф, ищущего принципиально недоступного им прошлого, одушевляя его слезы «сообразно собственному опыту и разумению» (фраза Степановой). Для Ямпольского это означает и отказ от «историзма»: «Речь идет не о событии прошлого, но о воспроизведении аффекта, лишенного всякого историзма» 405 405 Ямпольский М. Парк культуры. С. 67; цитируется Степанова. С. 70. .

Отклик Ямпольского, занятого критикой современной культуры (включая и роль аффекта), не сводится к оценке книги Степановой, но в книге, как и другие критики, он видит парадокс: «соблазненность постпамятью и активное ее неприятие, фрустрация…» 406 406 Ямпольский М. Парк культуры. С. 71. Диагноз Ямпольского относится к сегодняшнему культурному сознанию – к новым отношениям с прошлым, зеркалом которого является «Памяти памяти» и энтузиазм, вызванный этой книгой; его диагноз – «фрустрация». Историк культуры говорит об отказе нынешних поколений от исторического сознания, и говорит с другим аффектом, нежели критики (с чувством тревоги о происходящих в российском обществе процессах), – но он рассуждает в тех же категориях.

В 2020 году публичное обсуждение книги состоялось в жюри литературной премии «НОС», собравшемся в Нью-Йорке в десятилетнюю годовщину этой влиятельной институции современной культуры. «Памяти памяти» Марии Степановой была, наряду с «Метелью» Владимира Сорокина, одним из двух финалистов премии «Супер-НОС», призванной отметить книгу, которая ярче всего выразила смысл целого десятилетия: 2010‐х годов.