Максим Кантор - Чертополох и терн. Возрождение Возрождения

Так называемые ранние завоевания республиканской Франции отстоят от «поздних завоеваний» наполеоновской Франции на весьма короткий срок; провести границу меж «революционными войнами» и захватническими войнами Франции непросто. Формально «революционные войны» завершаются в 1802 г. Амьенским миром; но Амьенский мир уже в 1803 г. разорван Англией. Республиканская Франция постоянно находится в состоянии оборонительной войны, эти войны республиканской Франции наследуются ее Первым консулом, а впоследствии самозваным императором. Если бы не из ряда вон выходящая оперативность Наполеона, Франция и ее республиканские завоевания прекратили бы существование на пятнадцать лет раньше. Наполеон продлил жизнь революции: возник симбиоз империи и республики, противоречивый, в силу того недолговечный. Так и злополучный Советский Союз являл комбинацию республиканских демократических лозунгов и имперской колониальной реальности. Наполеон — тиран, «узурпатор»; именно последний эпитет применяют наиболее охотно. Узурпатор! Посягнул на священные права управлять народами, которые даются только происхождением. Наполеон прежде всего защищал республику — отсюда и обида. 19 ноября 1792 г. (как далеко еще до империи!) Франция издает декрет, обещавший поддержку угнетенному населению Великобритании. Это напоминает так называемый экспорт революций, организованный Советской республикой. В 1798 г. французский отряд высаживается в Ирландии и помогает восставшим, отсутствие подкрепления ведет к поражению ирландского восстания. Брезжит идея морской высадки в Ирландии кружным путем. Начинается война Франции сразу против всех. В круговой обороне республика противостоит всем империям — чудом (сопоставление с Жанной д’Арк приходит само собой) появляется безродный корсиканец, возглавляет республиканскую армию, затем становится, по примеру римских «солдатских императоров», главой революционного государства. Основной вопрос к самозванцу, заданный и Байроном, и Диккенсом, и Толстым: сохраняется ли в империи дух революции? Толстой и Диккенс изобразили Бонапарта маленьким тираном; таким хотели видеть самозванца императоры, коим власть дана по праву рождения. Карлейль в своем труде о героях объяснил этот феномен следующим образом: «В первый период своей деятельности Наполеон был истинным демократом. Но благодаря своему природному чутью, а также в силу военной профессии, он понимал, что демократия не может быть отождествляема с анархией (…) Сильная власть необходима, помимо такой власти невозможно дальнейшее существование и развитие революции. И (…) более того, разве он не успел на самом деле укротить французскую революцию настолько, что мог обнаружить ее настоящий внутренний смысл (курсив мой. — М.К. ), причем она стала органической и получила возможность существовать среди других организмов и форм не как одно только опустошительное разорение?» Это поразительное свидетельство британского историка лишь удостоверяет то, что в лице Наполеона мир встретил уже легитимную революцию, принявшую те формы социального выражения, которые только и могут уважать монархи; тем самым республика из нежелательного эпизода стала фатальной исторической реальностью.

Произошло нечто противоестественное с точки зрения «священных прав» монархии, но закономерное с точки зрения прав истории. Виктор Гюго во второй главе десятой части «Отверженных», которая называется «Суть вопроса», сам того не ведая, произносит фразу, выносящую обсуждение вопроса за пределы революции, проблемы народного права, Франции. «Порой восстание — это возрождение». Слово «возрождение» написано с маленькой буквы, Гюго не имеет в виду Ренессанс; но случилось именно так: пришел в движение механизм более значительный, нежели смена конкретной власти. Когда немного позже Маркс с Энгельсом напишут в «Манифесте» «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма» — они будут иметь в виду (и это явствует из духа программы, пусть даже порой буквы и опровергают это) — именно культурный процесс Возрождения, освобождение личности, самоосуществлению которой посвящена история. А то, что этот процесс сопровождается революционными войнами, — приходится стерпеть.

Терпеть это невозможно. Империи заключают союзы против революционной Франции с несокрушимым постоянством — с 1799-го по 1806-й Британией организовано четыре антифранцузских коалиции. Интеллектуалы и элита поддерживают борьбу с узурпатором — защищают колониализм и крепостное право. Рассел писал, что «революционная Франция была совершенно исключительным случаем, поскольку ее ранние завоевания делались во имя свободы и против тиранов, а не против людей; везде французские армии были встречены как освободители всеми, кроме правителей и религиозных фанатиков». Развитие Наполеона опровергает (в глазах Рассела) пафос первых лет правления. Трансформацию революционного генерала и Первого консула в императора, покорившего Европу, — трансформацию, которую Байрон счел унизительной для идеи свободы (см. его Оду Наполеону), Бертран Рассел рассматривал как предательство первой половины карьеры корсиканца, а Пьер Безухов (герой Толстого) счел подрывом основ мирного сосуществования народов — на деле было страшно не всем вышеперечисленным, но тем, что феномен республиканского либерального правления утверждался в политике как наиболее могущественный и был возведен в статус империи наравне с Британской, Российской и Оттоманской. Это и было нестерпимо. Не увидеть радикальное изменение общеевропейской идеи — а с ней вместе эстетики — невозможно. Германские и английские мыслители пишут об этом феномене едва ли не столько же, сколько французские. «Тиран» (как именовали Наполеона Александр I и Георг III) страшил тем, что тиран мог дать вольности крестьянам и обуздать коррупцию. Крепостное право в России находилось в чудовищной стадии, продавал своих крестьян тот самый Кутузов, который воевал с тираном — и, торгуя крепостными, отдельно продавал детей, отдельно родителей. Бытовой разврат Кутузова изумлял видавшее виды дворянство; Ростопчин писал Александру: «Князя Кутузова больше нет — никто его не видит, он все лежит и много спит. Солдат презирает и ненавидит его. Он ни на что не решается. Молоденькая девочка, одетая казаком, много занимает его».

Толстой изобразил Кутузова прозорливцем, чутким к народу, коим Кутузов по праву собственника торговал и употреблял юных представителей народа себе в удовольствие; по нравственному статусу Наполеон превосходит оппонентов: испанскую инквизицию, английский империализм и российское крепостничество — но в веках пребудет алчным тираном.