Максим Кантор - Чертополох и терн. Возрождение Возрождения

Особого внимания заслуживает интерпретация «Менин» Веласкеса, произведения, которое многие (начиная с Теофиля Готье и кончая Мишелем Фуко) считают символом западной культуры. Мишель Фуко на страницах, посвященных «Менинам», показывает относительность суждения в принципе: данное произведение есть сложная система отражений. Поскольку сама картина есть отражение реальности и на картине изображена система удвоения и утроения реальностей (художник изображает то, как он рисует тех, кого не видно, но они появляются в зеркале, которое он нарисовал, хотя сама картина в свою очередь тоже есть зеркало) — постольку понятие реальности бесконечно множится и дробится. Кто знает, как правильно? На картине Веласкеса, считает философ Фуко, изображена невозможность изображения: нарисован бесконечный повтор; Фуко уверял, что данная картина показывает невозможность высказывания: «глубокая незримость видимого связана с невидимостью видимого». Фуко в послевоенные годы олицетворял все то, что пришло на смену Пикассо, то, что на следующие полвека отодвинуло и память о нем, память о прямом языке. Пикассо жертвовал всем для того, чтобы говорить ясно, пожертвовал и Веласкесом. Знаменитые загадочные «Менины», символ сложной европейской истории, картину, на которой культура играет в прятки сама с собой, — Пикассо пересказал прямым языком. Ушло очарование релятивизма, поэзия недоговоренного, появились раз и навсегда искаженные физиономии инфанты и фрейлин — из полумрака зеркал вылезли напыщенность и уродство. Пикассо истово любил Гойю, как и Гойя научился прямо говорить к старости.

Пикассо исходил из того, что отказаться от «традиционного, старого, морального» искусства возможно, лишь если бунтарь пребывает в уверенности, что он в безопасности: так или иначе, но включен в систему культурных зеркал, и любой, самый дерзновенный его жест останется в культурном зазеркалье. Можно глумиться над нравственностью, догмой и культурой, если рассчитываешь, что сложность культуры примет и такую эскападу. Пикассо издевался над теми спасительными культурными схемами, которые помогают жеманной революции существовать комфортно; эти культурные штампы — фундамент революционного конформизма. Пикассо скептически относился к бунтарям-рантье, высмеивал миф о контркультуре, которая стала коммерческим предприятием: культуру можно опротестовать и протест выгодно продать. Пикассо нашел способ разрушить любое благостное состояние, в том числе комфорт бунтаря. Нет ничего опаснее для жеманной революции, чем прямая речь: в годы войны Пикассо наконец научился говорить прямо.

Иное дело, что его прямая речь — мастер всегда говорил только то, что думает, никогда не играл и не казался — стала вовсе необычной: это язык «дегенерата».

Франция проиграла стремительно; спасла себя заключенным миром, оккупирована была лишь частично: в стране возникла Национальная республика Виши с маршалом Петеном во главе, соседствовавшая с оккупированной частью Франции, куда входил и Париж.

Граждане Национальной республики Петена получили возможность подвести итог метаниям века, смогли увидеть связь явлений. Тот самый Петен, которого задним числом объявили «“героем” Первой мировой войны» и который, по словам генерала Жоффра, «при первом затруднении проявлял полное отсутствие хладнокровия и воли», тот самый Петен, который всегда поддерживал «Аксьон Франсез» и которого постоянно славил Шарль Моррас; тот самый Петен, который в 1925 г. сотрудничал с Франко во время резни марокканских повстанцев, тот Петен, который был связан с гитлеровским послом в Мадриде фон Шторером и способствовал уничтожению Испанской республики, — попросил у Гитлера отсрочки перед вторжением: «Дайте мне срок покончить с крамолой». И процесс Дрейфуса, и партия «Аксьон Франсез», и подавление Испанской республики — все события предшествующих лет соединились в едином моменте капитуляции и контрреволюции; впрочем, иные воспринимали события как возрождение национальной идеи Франции. То было торжество Вандеи, стократно усиленное новым рейхом, новой империей. Адмирал Дарлан заявил: «Франция обязана принять участие в становлении нового порядка» и добавил: «Франция обязана отдать все силы ради гитлеровской победы». Парижанин каждый день может видеть (видит это и Пикассо на улице Гран Огюстен), как меняется внешний вид города, витрины, плакаты.

С 10 июля 1940 г. учреждена Национальная республика, и считается что произошла не капитуляция, но национальная революция. На плакате, отпечатанном во славу события, нарисовано два дома — первый кривой, рушится, на нем висит вывеска, как на торговой лавке «Франция и Ко», а в шатком фундаменте рассыпаются камни «парламент», «эгоизм», «коммунизм», «антимилитаризм», франкмасонство» и «капитализм»; зато второй дом аккуратный и прочный: на нем написано «Франция» и колонны дома носят имена «сельское хозяйство», «легион», «ремесло», «дисциплина», «порядок». А фундамент — это слоган новой республики «Труд. Семья. Родина». Многим нравится. В Пти-Пале в октябре 1940 г. проходит выставка «Франкмасоны без маски», на плакате изображен еврей в масонском фартуке и с шестиконечной звездой Давида на груди, еврей копает могилы французам. 18 июля проходит митинг поддержки волонтеров французского легиона СС, отправляющегося воевать с большевизмом. Это называют «крестовым походом». 5 сентября 1941 г. в Пале Берлиц открывается выставка «Евреи Франции», на плакате изображен когтистый еврей, терзающий земной шар. В парижском пригороде Дранси открывается транзитный концентрационный лагерь Дранси — для отправки евреев в лагеря смерти. За три года отправлено 64 тысячи человек в Освенцим и Собибор. В Музее Оранжери 15 мая 1942 г. открывается гигантская экспозиция Арно Брекера. Жан Кокто, Серж Лифарь, Дрие де ла Рошель в числе гостей, наряду с немецкими офицерами. Вечером прием в честь Брекера в Музее Родена, выступает Фернан Селин.

В 1942 г. по инициативе министра вишистского правительства Лаваля фашистские страны Франция-Италия-Германия-Испания учреждают «международную фашистскую полицию». С 1943 г. на территории Республики Виши функционирует «народная милиция», пресекает попытки саботажа, ловит евреев. Национальная республика Виши не была оккупированной зоной; это было полноценное фашистское националистическое государство, несущее ответственность за Холокост и массовые депортации, за истребление мирного населения — в равной степени с гитлеровской Германией. Искусство Франции времени Виши, включая сюда и фовистов, разумеется, является ровно в той же степени фашистским искусством — как и скульптуры Брекера.