Владимир Рудинский - Вечные ценности. Статьи о русской литературе

В Cредние века, как известно, все писалось по латыни, так что соперничество между немецким и славянскими языками мало проявлялось. В этот период лужичане выдвигают уже довольно замечательных культурных деятелей, как поэт Ян Рак, в латинской форме Рагиус (1457–1520), учившийся в Краковской Академии, а потом в Болонье, бывший позже профессором Сорбонны. Среди его латинских сочинений талантливее всего стихи в стиле Катулла и Проперция; известно, что он написал также посвященную своей родине поэму «Лузация», которая, к сожалению, не сохранилась. Патриотические устремления Рака видны из его не увенчавшейся, впрочем, успехом попытки основать латинскую школу в Котбусе в 1514 году.

Национальные чувства проявляются яснее в годы реформации, которую приняла большая часть Лужицы; другая часть осталась католической. Сам Лютер с немецким шовинизмом ответил своим последователям из лужичан, поделившимся с ним идеей перевода Библии на их родной язык словами: «Зачем? Через 100 лет о лужицком языке не будет и помину». Он оказался плохим пророком: лужицкий язык существует и поныне, а Священное Писание было переведено. (Новый Завет в 1548 году Николаем Якубицей.)

Лужичане тяжело пострадали от 30 летней войны; их территория была ареной жестоких битв, и после войны была разделена между Саксонией и Пруссией. В этой последней их положение было особенно тяжелым. В Саксонии оно оказалось несколько лучше, ибо лужичане зарекомендовали себя здесь консерватизмом и верностью королевскому дому: все немецкие социальные движения, начиная с крестьянской войны и вплоть до революции 1848 года, не находили у них никакого отклика.

С конца XVII века начинают издаваться книги на лужицком языке, первым делом понятно церковные, позже возникают газеты и культурные общества. Одной из интересных фигур этой поры был пастор Михаил Бранцель (1628–1706), продолжающий работу над переводом Священного Писания на родной язык и составивший первую лужицкую грамматику. В 1697 году, при проезде Петра Великого через Дрезден, он подал ему письмо, где говорит о связи между всеми славянами и с гордостью отмечает, что русский царь объясняется со своими подданными на «нашем славянском языке». Это было первое проявление любви к России и надежды на нее, которые часто наблюдались позже у лужичан; а в России с этого времени о них знали и думали. Надо, впрочем, признать, что чехи, поляки и русские были единодушны, как редко в чем, в своем сочувствии лужичанам и поддержке всех их культурных начинаний. Русским принадлежит немалое место в изучении языка и быта лужичан; работы Срезневского 366, посетившего Лужицу в 1840 году, и Гильфердинга 367, а позже Пыпина 368, были важным этапом.

Начавшееся в XIX веке культурное возрождение лужичан находит свое выражение в деятельности Андрея Любенского и Карла Антона 369, и приводит в 1832 году к основанию Карлом Августом Мосак-Клосопольским 370и Яном Арноштом Смолером 371общества «Сербская Матица», сыгравшего огромную роль в дальнейшем развитии лужицкой литературы, и культуры в широком смысле слова. Наблюдая это развитие, мы видим огромную роль в нем духовенства; почти все лужицкие писатели были католическими или евангелическими священниками, а иногда учителями, ибо эти два слоя составляли почти всю наличную лужицкую интеллигенцию. Главным центром, где она получала образование, сделалась Прага, чем объясняется очень сильное влияние чешской литературы на лужицкую; меньше лужичан училось в Польше и в России. При немецком давлении понятно, что лужичане теряли часть интеллигенции, становившейся целиком немцами. Самой важной фигурой из этой категории был, бесспорно, Готхольд Эфраим Лессинг 372, настоящая фамилия которого была Лесник, и который происходил из семьи лужицкого пастора в Каменце. Курьезным образом, в то же время находились отдельные немцы, проникавшиеся такой симпатией к славянам, что ассимилировались с лужичанами. Таков был Георг Кернер (1718–1772), написавший по-немецки исследование о лужичанах с горячим к ним сочувствием, таковы были позже талантливый лужицкий поэт Карл Ян Валтарь, писавший стихи в тоне пламенного славянского патриотизма, и Зауэрвейн, замечательный лингвист, лужицкий поэт и один из вдохновителей лужицкого национализма в Нижней Лужице.

Лужицкие поэты считаются многими десятками, но действительно крупными можно признать лишь немногих. К этим последним принадлежит Андрей Зейлер (1804–1872), протестантский пастор и лирический поэт. Выше его поднялся только один Якуб Барт-Чишинский 373(1856–1909), католический священник и величайший лужицкий поэт, переведенный на многие языки и широко известный за пределами своей родины. Рядом с ними надо отметить еще Андрея Дучмана 374, предшественника Тишинского, автора баллады «Водяной» и уже упомянутого нами Карла Яна Валтаря. Позднее выделились еще Юзеф Новак 375с пьесой «Последний король», из времен войн с немцами, и особенно поэт любви Ян Лайнерт 376, проявивший своеобразную и сильную индивидуальность. В прозе важен Юрий Вингер 377, католический патер, как и Чишинский, писавший исторические романы в духе Сенкевича. Все перечисленные лица пользовались верхнелужицким диалектом. Но наравне с Зсйлером и Тишинским можно поставить единственного крупного нижнелужицкого поэта Мато Косыка 378, пастора, эмигрировавшего в конце прошлого века в Северную Америку. Кроме него писала по-нижнелужицки еще талантливая поэтесса Мина Виткойц 379.

Советские источники определяют теперешнее число лужичан примерно в 150.000. Если верить немецкой статистике периода национал-социализма, число лужичан сократилось с 71.203 в 1925 году до 425 человек в 1939-ом. Но само собой понятно, что это чудо объясняется просто административным нажимом. Беспристрастный подсчет Гильфердинга давал для 1884 года цифру 162 000. Сейчас лужичане расселены на территории около 600 кв. км., на которой они везде перемешаны с немцами.

Лужичане ждали всегда помощи от России. Но к ним пришла не та Россия, о которой они мечтали. Еще после первой мировой войны лужичане просили Лигу Наций, чтобы их присоединили к Чехословакии: того же они хотели и после второй, но большевики отвергли это желание как «буржуазно националистическое». В составе Германии они получили право пользоваться родным языком, но, понятно, подчинены тому же советскому гнету, что и немцы, причем советские власти к ним относятся весьма недоверчиво, ибо опасаются сильного влияния в их среде духовенства, лютеранского и католического.

Литература о лужичанах существует большая и на разных языках, но к ней надо подходить осторожно. Так, советское исследование, выполненное Академией Наук в 1955 году (М. И. Семиряга. «Лужичане») поверхностно и полно грубой пропаганды. Не меньше фальсификации и в немецкой книге Отто Эдуарда Шмидта «Венды», 1929 года. Цель ее – доказать, что все вообще славяне совершенно не способны сами что-либо создать, и все их успехи в любой области есть плод немецкого влияния. Хотя Шмидт писал и до Гитлера, у него налицо все гитлеровские идеи. С фактами он обращается как нельзя более бесцеремонно, но не особенно ловко. Венды у него и пришлый в Германии элемент, все взявший у немцев, и вместе с тем верноподданные сыны Германии. Он, однако, не может обойти молчанием свидетельство средневекового немецкого епископа Дитмара Мерзебургского, что славянский город Либуша, разрушенный в 932 году германским императором Генрихом Вторым, имел 12 ворот и 10,000 жителей и напоминал по архитектуре римские сооружения, иначе говоря, далеко превосходил современные ему немецкие города.