Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

В начале ХХ века наука признает, что любое устройство для наблюдения на микроскопическом уровне вызывает искажение объекта, достаточное чтобы поставить под угрозу знание [о нем]. Это уже самая настоящая революция, потому что это признание кладет конец конвенциональной гипотезе об объективной реальности и объективном познании, однако сам принцип исследования остается неприкосновенным. То, что здесь ставится на кон, так это лишь определенность, и тут же устанавливается новая конвенция – о неопределенности. Результаты становятся относительными при функционировании самой науки как медиума, но эта релятивизация свидетельствует лишь, так сказать, о непомерной гордыне. «Моя уверенность заканчивается на считывании показаний приборов», – говорит микрофизик. Или: «Если на пластине отражается частица света, то не является ли на самом деле „причиной“ этого сама пластина?» Можно ли действительно говорить о фотоне до (или после) того, как он был зафиксирован на экране или фотопластине? В гуманитарных науках аналогом является прогноз и зондаж – но никогда не анализируемый в своих крайних последствиях, – предположение и индуцирование любого возможного ответа самим вопросом, а следовательно, тщетность анализа и интерпретации (ну здесь еще не все потеряно).

Впрочем, это всего лишь ограниченная революция, поскольку никогда не выдвигались другие гипотезы, кроме гипотезы об искажении объекта, который испытывает насилие со стороны устройства наблюдения и не в состоянии ответить на него (если только не забывать о неразрешимой задаче, как это было у Орфея с Эвридикой, – невозможность обнаружить свой объект без того, чтобы он не исчез), или еще хуже: объект обречен на тотальную симуляцию, то есть он проецируется в алеаторной форме моделей.

Кроме гипотезы об искажении, никогда не выдвигалась гипотеза об активном ответном действии [rétorsion] со стороны объекта на все эти выспрашивания, домогательства, насилие.

Но может быть, недовольный этим отчуждением посредством наблюдения, объект обманывает [trompe-t-il] нас? Может, он придумывает оригинальные ответы, а не только те, к которым его побуждают? Может, он вовсе не хочет, чтобы его анализировали и наблюдали, воспринимает это как вызов (а это так и есть) и отвечает другим вызовом? Эта победная хитрость анализируемого объекта очень хорошо ощущается в так называемых гуманитарных науках (хотя об этом и предпочитают забывать). Здесь уже можно констатировать точку невозврата, когда не только любая позиция субъекта анализа характеризируется относительностью и неопределенностью, но и происходит полное изменение приоритета: сегодня повсюду торжествует анализируемый объект, именно благодаря своей позиции объекта как предмета [sujet] анализа. Он повсеместно ускользает от субъекта, ссылаясь на неопределимую позицию предмета. Благодаря своей многосложности [complexité], он не только выходит за рамки, но и аннулирует вопросы, которые другой может ему задать. Становясь обратимыми, даже материальные процессы ускользают от любых запросов (обратимость – абсолютное оружие против любой детерминации, которую стремятся навязать процессам [phénomènes], но она не сохраняет неопределенность [indétermination], потому что обратимость не принадлежит к алеаторному порядку, она является скорее чем-то вроде точно инвертированной и симультанной детерминации, перверсивной контрдетерминацией). Столкнувшись с уничтожающим их анализом, они становятся обратимыми, так же как преобразуются кажимости, столкнувшись с уничтожающим их смыслом. Предмет анализа повсеместно становится нестабильным, и на этом месть объекта только начинается. Он сам становится частью всеобщей обратимости.

Хуже того, быть может, однажды субъект обнаружит, что его соблазняет его же объект (что вполне естественно) и снова окажется во власти кажимостей – это лучшее, что может случиться и с ним, и с наукой.

Такого рода обратимость, превращение знания в загадочную дуэль субъекта и объекта, что до сих пор прослеживалось лишь в сфере языка, предчувствуют и сами физики в области «точных наук» о материи.

Измерения, произведенные над частицей, не позволяют сказать о том, что произойдет с другой частицей, образующейся в тех же условиях… Весь экспериментальный аппарат при измерении, производимом над элементарной частицей, например фотоном, создает такие помехи, что другая частица, отделенная от первой бесконечным расстоянием, равным в наших масштабах нескольким световым годам, производит мгновенный отклик на это измерение.

«Измерение распространяет свои последствия на расстоянии со скоростью, которая превышает скорость света… Фотоны предупреждают друг друга, передают информацию обратно к источнику света, идут обходным путем, [80] Kuser – дословно: хитрят. чтобы избежать помех со стороны устройства наблюдения. Фотоны коммуницируют: фантастика! И для этого, по-видимому, они используют мгновенное взаимодействие на расстоянии – за пределами скорости света. Энергия, прибывающая из будущего, в состоянии изменять существующее состояние системы…»

И как же противостоять сверхсветовой иронии этих фотонов с их спецслужбами сверхбыстрого реагирования, которые бросают вызов аналитическому аппарату?

Во всяком случае, гипотеза активного и неуправляемого ответа, не -инертности «предмета изучения [matière]», непримиримого антагонизма, а короче говоря, смертельной дуэли между любым субъектом, таким, каким он гипостазируется в анализе, и любым объектом, которым субъект стремится овладеть в своих расчетах и манипуляциях, эта гипотеза завораживает. Если вдуматься, то она просто фантастически очевидна. Тогда как гипотеза («научная») о мертвой объективности [81] Отсылка к Гегелю, а также игра слов: объективность – объектность. вселенной реально неправдоподобна. Если мы хотим быть материалистами, тогда следует предположить в предмете изучения [matière] вовсе не инертность и пассивность, но дух, даже злой дух, который способен сорвать все попытки его покорить.

До сих пор обратимость, по сути, остается в порядке метафизики («Если все в мире может объясняться причинностью, то это именно потому, что причина и следствие не могут рассматриваться как эквивалентные и взаимозаменяемые условия. Как не может снова разделиться на две различные жидкости смесь воды и чернил… так и все физические явления [phénomène] подчинены необратимости причинно-следственной связи»), но, возможно, она уже на пути к тому, чтобы потревожить порядок физики и поколебать основы.

Вместе с ней исчезает рациональный принцип, который препятствует следствию возвратиться к своей причине и аннулировать ее, препятствует тому, чтобы следствием стало аннулирование причины, а также тому, чтобы никогда не было причин, а был просто ряд следствий. Обратимость пресекает в зародыше любой детерминистский (или недетерминистский) принцип причинности. И когда я говорю «в зародыше [яйце]», то имею в виду яйцо и курицу – что было сначала? – замечательная апория о причинно-следственной связи: даже порядок причинности не может избежать пародийного круговращения, что, в определенном смысле, является местью порядка обратимости.