Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Все это близко к тому, что Леви-Стросс [122]назвал лингвистическим термином «избыток означающего», – идея о том, что изначально существует означающее, распространенное повсеместно с такой щедростью, что никогда не исчерпывается означаемым. К этому сверх -изобильному порядку означающего принадлежит и магия (и поэзия) – это порядок не случайности или неопределенности, а, напротив, налаженный порядок, который отмечается более высокой необходимостью, чем та, которая управляет сопряжением означающего с означаемым (в высшей мере произвольной). Длительная работа над сопряжением означающего с означаемым, которую осуществляет разум, заключается в том, чтобы, так сказать, обуздать и абсорбировать это фатальное изобилие. Магический соблазн мира должен быть ограничен или даже устранен. И произойдет это тогда, когда каждое означающее получит свое означаемое, когда все станет смыслом и реальностью. Определенно, это будет конец мира. Мир буквально закончится, когда все соблазнительные связанности уступят место рациональным связям. Все мы вовлечены в это катастрофическое начинание [entreprise]: разрешить любую фатальность через причинность или вероятность – вот в чем истинная энтропия. Можно, конечно, сомневаться в успехе этого начинания, но нет сомнения в одном: именно судьба, а не случайность является «естественным «ходом вещей. И эту судьбу, то есть молниеносный соблазн форм, стремится сокрушить в своей гордыне разум, а не случайность, которой он с радостью уступает дорогу. Еще раз: «Случай содержал в себе порядок, а когда настал порядок, то он уступил свое место случаю в Сотворении мира».

Работа разума заключается вовсе не в том, чтобы изобретать взаимосвязи, соотношения и смысл, всего этого изначально в избытке, а, наоборот, в создании нейтрального, безразличного, в размагничивании констелляций, неделимых конфигураций, чтобы сотворить из них блуждающие элементы, которые призваны найти свою причину или же блуждать наугад. Разум стремится нарушить непрерывный цикл кажимостей. В результате этого разрушения и возникает случайность, то есть сама возможность недетерминированности элементов, а следовательно, их индифферентности – одним словом, свободы.

Короче говоря, случай – это не что иное, как то, что мы искусственно произвели разрушением форм. Случайности никогда не существовало, особенно в том первоначальном состоянии, которое мы за ней признаем. Изначально все формы выражались друг через друга или скорее неизбежно включались друг в друга, пустот не было .

Чтобы была случайность, нужно чтобы были пустоты. То есть те точки крушения всякой субстанции и всякой формы, интервалы, где буквально нет ничего. И для любого другого мышления, кроме нашего, модерного, это немыслимо. Не случайно же (!) изобретение случайности и пустоты приходится на одно и то же время, XVII столетие, и связано с именами Паскаля и Торричелли. [123]Человек модерна буквально выдумал эти нейтральные понятия, эти симуляции отсутствия: случай, пустота – вселенная без связи, без формы, без судьбы, пространство без содержания, – две формальные абстракции, которые заложили основы модерности, в результате чего с XVII века начали отступать фатальность и благодать, уступая место экспериментальной демиургии и статистическому истреблению.

Азартная игра парадоксальным образом иллюстрирует отсутствие случайности, ее радикальное отрицание в самом сознании [esprit] игрока. То, что хочет игрок, это конечно же не приобщения к «закону» [теории] вероятностей или больших чисел – в этом не больше увлекательного, чем в какой-то объективной связи, – он ищет шанс, но вовсе не как следствие отдельно возможного случая – нет, шанс как знак избранности, как процесс всеобщего соблазна, который направлен на то, чтобы ухватить именно правило игры (а вовсе не теорию вероятностей), шанс как цепную реакцию, как соблазнительную развязку [catastrophe].

Вся стратегия в сфере игры будет заключаться в том, чтобы спровоцировать деэскалацию рациональных причин и вызвать обратную эскалацию магических взаимосвязей. Не один счастливый случай, затем другой, и так попытка за попыткой (пресловутая равновероятность случайности во всех попытках), но вместо этого фатальная связанность удачных попыток (а также и неудачных, главное здесь не столько выигрыш, сколько фатальность, то есть судьба, которая начинает собственную игру, и ничто уже не может остановить цепную реакцию Сотворения мира, который находится во власти чистого побуждения разума [esprit]). Шанс, как известно, лишь тогда является шансом, когда он растет, как снежный ком, как катастрофа, когда он сияет, словно источник соблазна, – это не имеет ничего общего с объективной вероятностью, которая здесь прекращается и заслуживает разве что расчета. В то время как шанс нужно форсировать , Бога надо как следует просить, как следует соблазнять, тогда ему ничего не остается, кроме как ответить, как дать вам все. Ему ничего не остается, кроме как только позволить, чтобы вещи развивались согласно их естественной склонности, согласно их судьбе, которая сцепляет между собой все формы (включая числа), без исключения, без случайности, без отказа. Это и есть фундаментальное правило игры, и сам Бог подчиняется ему.

Именно это фундаментальное правило тайного сопряжения мира, правило невероятного сопряжения всех форм согласно судьбе и позволяет принять произвольные условия игры (конкретные правила) с церемониальными (а не договорными, как в обмене, упорядоченном законом) целями, как совершенно конвенциональный ритуал, где, не без оттенка иронии, отражается абсолютная необходимость, которая лежит в основе игровых ожиданий.

Все мы игроки. В том смысле, что больше всего мы хотим чтобы время от времени разрушались рациональные связи, которые развиваются постепенно, и чтобы, хотя бы на короткое время, устанавливался другой, небывалый порядок, грандиозная эскалации событий, экстраординарная, словно предопределенная последовательность наименьших деталей, когда создается впечатление, что вещи, до сих пор искусственно удерживаемые на расстоянии соглашением последовательности и причинности, внезапно оказываются не подчинены случаю, а спонтанно сходятся [convergent] и согласуются с такой же интенсивностью, благодаря самой их связанности.

Это нам и нравится. Это наши истинные события. Это очевидность того, что нет ничего нейтрального, ничего индифферентного, что все вещи сходятся, стоит только прекратить их «объективное» соглашение с причинностью, – это сама очевидность соблазна. И для этого, чтобы обойти круговорот причинности, нужно лишь ввести произвольные знаки, разновидности произвольного кода, такие как правила игры, создать помехи, которые расстроят причинный механизм, объективный ход вещей, и вновь приведут в действие их фатальную связанность . Это реальные вызовы, которые мы практикуем достаточно часто, точно так же, как игрок в игре. Даже письмо делает это – в поэзии или теории, письмо не что иное как проекция произвольного кода, произвольного механизма (изобретение правил игры), где вещи начинают сцепляться в своем фатальном развертывании.