Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

В конце письма Алданов касается эпизода своей редакторской деятельности в «Новом журнале»:

Ледницкий 365 365 Ледницкий Вацлав Александрович – русско-польский ученый, филолог-пушкинист, историк литературы, масон. дал нам статью о <���блоковском> «Возмездии». Там были два стиха «где ”Новым временем” смердит, – где полновластен только жид» (второй стих цитирую не совсем, кажется, точно, но смысл и «жид» точно). Мы эти два стиха выкинули – из уважения к таланту и памяти Блока. Этот полоумный, полупьяный и полуобразованный человек был большим поэтом, но все-таки утверждать, что в Петербурге 1909 года евреи были полновластны, не следовало бы даже при очень большой потребности в рифме к слову «смердит» 366 366 В поэме Блока «Возмездие» слово «жид» не встречается (на него повсеместно в сугубо юдофобской коннотации натыкаешься лишь в его дневниках и частной переписке), зато имеются такие вот строки: Ведь жизнь уже не жгла – чадила, И однозвучны стали в ней Слова: «свобода» и «еврей»… . Как поступили бы Вы? Спрашиваю в связи с нашей полемикой об Александре Львовне.

В ответном письме от 20 мая 1942 года Набоков продолжает обоюдный дискурс на литературные темы:

… было бы очень жаль, если б журнал прекратился. Мне кажется, что если хоть одна строка в любом журнале хороша, то этим самым он не только оправдан, но и освящен. А в Вашем журнале много прекрасного. Вы спрашиваете, кого я бы выбрал из беллетристов. Тех же, что и Вы. Я только против беллетристающих дам. В худшей бунинской вещи есть всегда строки, «исполненные прелести неизъяснимой», как выражались в пушкинскую пору; и место, которое Вы цитируете, как раз к ним и принадлежит. Это и есть его поэтический дар. Вы совершенно неправы, говоря, что «почти все классические произведения нашей литературы в композиционном отношении не очень хороши и не новы». А «Шинель»? А «Дама с собачкой»? А «Петербург»? Да, мэа кульпа <���лат. – моя вина>, смерть Эммы (кроме ненужного появления д-ра № 3, родителя самого автора, проливающего автобиографическую слезу) непревзойденно хороша. В общую «жизненную правду» я не верю; по-моему, у каждой жизни своя правда и у каждого писателя своя правда.

Нет, не боюсь за Вас, «жанр» Лукина останется его собственностью. Я оценил композиционный озноб Тамарина 367 367 По-видимому, здесь Набоков ошибочно полагает, что в письме Алданова речь шла о «Командировке Тамарина» – отрывке из романа «Начало конца». , пробирающийся через всю главу. И «грозно-апоплексическая шея» в бальном отрывке великолепна. У меня одна-единственная придирка: нельзя «кататься» верхом. Я раз допустил эту ошибку, и меня огрел знакомый лошадник. Я бы преспокойно напечатал смердящую рифму Блока, но зато указал бы пану Ледницкому, что «Возмездие» – поэма совершенно ничтожная («мутные стихи», как выразилась как-то моя жена), фальшивая и безвкусная. Блок был тростник певучий но отнюдь не мыслящий. Бедный Ледницкий очень волновался, что не весь его понос выльется в этом номере, а придется додержать лучшую часть гороха и кипятка до следующего. «Там у меня нарастает главный пафос» – крикнул он в отчаянии. Ужасно противная поэма, но «жида» я бы, конечно, не выпустил, это характерно для ментелити Блока. Я совершенно согласен с Вашей великолепной оценкой, но прибавил бы «полушаман» («иль поразил твой мозг несчастный! грядущих войн ужасный вид: / ночной летун, во мгле ненастной/ земле несущий динамит». Стихотворение Блока «Аэроплан» 368 368 Правильное название «Авиатор», в цитате ошибка: «Иль отравил твой мозг несчастный…» , кажется, 1911 г.).

Алданов, отвечая 31 мая 1942 года на критику Набокова, продолжет отстаивать свою линию о непревзойденности литературного мастерства Льва Толстого:

Рад был Вашим неожиданным словам о Блоке. Я ему еще благодарен: если бы предыдущий стих кончался не словом «смердит», а, например, словом «тароватый», то он, при тонкости его ума, вероятно, сказал бы «жид пархатый». Вы приводите, однако, его звучные стихи об аэроплане как «полу-пророческие». Право, ничего пророческого в них не было. Вы этого можете не помнить, но я отлично помню, как не только в 1911 году, а много раньше, после полета Блерио, все фельетонисты газет описывали будущие ночные налеты на города, динамитные и зажигательные бомбы и т. п. Точно так же и «Скифы» с их гениальными мыслями («вы вспарывайте животы друг другу, а мы посмотрим») были переложением статей в изданиях большевиков и левых эсеров после Брест-Литовского мира. А кощунственные пошлости о Христе во главе красноармейцев я слышал от Луначарского задолго до «Двенадцати», да и Луначарский это заимствовал у кого-то из польских романтиков. Все это не мешает, к несчастью, Блоку быть большим поэтом. Что касается смерти Эммы Бовари, то я, помнится, говорил Вам, что и мне эта сцена кажется изумительной. Но в отношении Толстого все же это не тот, по-моему, класс: «полутяжеловес» и «тяжеловес», вульгарно выражаясь, имею в виду самоубийство Анны, сцену в Мытищах, охоту Ростовых и пр. Думаю, что Флобер сам это почувствовал, когда прочел «Войну и мир», – это видно из его письма. Так Буалев – не Флобер, но очень недурной писатель, – прочитав впервые Пруста, сказал: «Моя жизнь не удалась: вот как я хотел писать». Окончив свои «Политические рассказы», я, вероятно, начну исторический роман <���скорее всего, это «Истоки» – М.У. >, о котором подумываю давно. В этом нет противоречия с тем, что я Вам писал в прошлом письме: меня действительно интересуют лишь нынешние грандиозные события, но этот роман из недавнего прошлого (19 век) будет именно об этом: откуда это пошло. Впрочем, не знаю, решусь ли я на такое дело. Но статьи для хлеба мне надоели, от пьесы я отказался, в химики на военные заводы иностранцев пока не берут, а надо же что- нибудь делать.

Последнее высказывание Алданова – скорее всего, самоирония, ибо он, как никто другой, был завален делами. В письме к М.М. Карповичу от 1 мая 1942 года, например, он горько сетовал по поводу своей редакторской деятельности в «Новом журнале»:

Мы платим совершенные гроши, 1 доллар за страницу беллетристики и 75 центов за страницу всего остального. В денежном отношении писать у нас для автора – личная неприятность, <���а для меня> редактирование (бесплатное, увы!) – настоящая катастрофа. Оно отнимает почти всё моё время [ЧЕРНЫШЕВ А. (VI). С.116].

В феврале 1943 г. алдановский роман «Начало конца», переведенный на английский Николаем Вреденом (будущим директором Издательства им. Чехова) и опубликованный издательством «Скрибнер и сыновья», был назван престижным в литературных кругах Клубом книги «Книгой месяца». Другим избранником тоже оказался писатель-эмигрант – Томас Манн, с романом «Иосиф и его братья». Быть отмеченным в паре со всемирно известным Нобелевским лауреатом по литературе, несомненно, сильно повышало рейтинг Алданова на западном книжном рынке. Незадолго до презентации в Публичную библиотеку, где работал Алданов, с двумя бутылками шампанского явился Н. Вреден и сообщил ему эту неожиданную новость. Затем Алданова буквально засыпали поздравлениями, одно из первых оно пришло от В.В. Набокова: