Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Процветает Нина <���Берберова> с мужем <���Н.В. Макеев>. Не радует их душевное состояние. Ясно мы, конечно, представить <���его себе – М.У. > не можем. Но сегодня есть от Нины письмо с неприятным привкусом [УРАЛЬСКИЙ М. (V). С. 186].

Однако все это были только «слова», причем достаточно уклончивые и к тому же извлеченные из контекста частной переписки, а само «процветание» Берберовой и Макеева под немцами на поверку оказалось не более чем умением устраиваться в жизни, несмотря на отягчающие ее обстоятельства.

Бывших друзей Берберовой возмущали не какие-то приписываемые ей «подлые деяния», а образ мыслей, который она выказывала в это трагическое для всех время. На первый план, конечно, выступало ее отношение к евреям как особой «расе» 394 394 Интересно отметить, что евреи для Н. Берберовой были «расой», отличной от русских и в своих интересах никак с ними не совместимой, а армяне – она по отцу была армянкой, нет. Такой образ мыслей является вполне типичным для «теоретических» антисемитов. , убежденность, что проблемы русско-еврейских отношений слишком специфичны, чтобы быть ассимилированными с совокупностью национальных ценностей, обозначающих русскую идентичность. Именно такого рода убеждения она, по утверждению Андрея Седых («Яша Цвибак») демонстрировала в частных беседах в начале 1940-х гг. В письме Тэффи от 13 декабря 1950 года Седых прямо заявлял:

Я знаю, что она не была коллаборационистом и не совершала каких-либо конкретных преступлений, но мы не можем простить ее за то, что она написала к нам в годы оккупации, когда мы чувствовали, что за нами охотятся как за животными 395 395 BAR: Nadezhda Aleksandrovna Teffi Papers, box 1. Sedykh to Teffi, December 13, 1950. .

Нина Берберова стойко отбивалась от всех обвинений, опираясь при этом и на поддержку своих друзей, авторитетных в антифашистских кругах. Среди них были и близкие Алданову люди – его однопартиец историк Сергей Мельгунов, Александр Керенский и Борис Зайцев, а из числа русско-еврейских публицистов историк Петер Рысс 396 396 П.Я. Рысс, старый журналист, почему-то водивший со мной дружбу с 1925 года, приходит и говорит, что принужден был уехать от жены из Аньера (француженка, на которой он женился после смерти Марии Абрамовны): она грозила, что донесет на него, что он не регистрировался как еврей. Он ушел в чем был и поселился в районе Сен-Жермен, в комнате на шестом этаже. Боится, что без зимнего пальто ему зиму не пережить. Н.В. М<���акеев> дает ему свое старое (очень теплое, но довольно поношенное) пальто, и он уходит. Говорит, что целыми днями решает крестословицы и учит испанский язык, чтобы убить время [БЕРБЕРОВА (II). С. 494]. … Петр Рысс опасался своих французских соседей и три года не выходил за порог комнаты [ГИНГЕР. С. 364]. .

Последний защитник доброго имени Нины Берберовой израильско-американский филолог-славист Омри Ронен писал:

…ряд современников обвинял Берберову в прогитлеровских симпатиях и в неблаговидном поведении при немецкой оккупации. Г.П. Струве говорил мне, что ей не безпричины обрили голову (о чем сама она молчит, лишь намекая на это фантасмагорическим обиняком, в «Курсиве»). Некоторых читателей журнальной версии этого очерка мои слова озадачили. Я должен поэтому пояснить, что имею в виду сцену, когда Н. Н. лежит в сарае, связанная ее негодяем-соседом, и ожидает казни наутро. Ее освобождают жандармы, она бежит с мужем в соседний городок и наблюдает там издевательства толпы над голой и обритой молоденькой девушкой. Кто видел фильм «Hiroshima mon amour» («Хиросима любовь моя» 397 397 Первый игровой фильм французского режиссера Алена Рене (1959 г.). ) знает, каковы были эти французские самосуды, когда трусливая чернь, в 1939 году не желавшая умирать ни за Данциг, ни за Париж, в 1944-м вымещала свой позор на беззащитных женщинах. <���…>

Р. О. Якобсон, человек очень чуткий к обвинениям в гитлеризме, но знавший особенности человеческого существования в падшей стране, прекрасно относился к Н. Н. и всегда хвалил ее мемуары. Я полагаю, что перед войной и до лета 1942 года она разделяла образ мыслей своего круга: не только жестокие политические убеждения и упования четы Мережковских (религиозные чаяния которых она презирала), Вольского, Смоленского и им подобных, но и благоглупости Бунина с Зайцевым, надеявшихся, судя по их опубликованной переписке, что не так страшен черт, как те, кто его малюет.

<���…>

Антисемиткой она не была никогда, но долго не верила, что евреев убивают, а когда увидала гестапо в действии, получила прикладом по уху и узнала правду, то немцев возненавидела лютой и непреходящей ненавистью, как ненавидят только разочаровавшиеся.

<���…>

Я знал Берберову без малого тридцать лет. Если правда, что она симпатизировала гитлеризму за четверть века до нашего знакомства, то, значит, прав Гумилев: мы меняем души [РОНЕН О.].

В «деле» Берберовой Марк Алданов воленс-ноленс оказался ключевой фигурой. Если в конце 1944 г., сразу же после освобождения Парижа, он писал Вишняку:

О русских в Париже известий нет. Воображаю, как трясутся теперь Гиппиус, Берберова, Сургучев и Шмелев,

– то позже, поскольку именно к нему, как к безупречному во всех отношениях авторитету, в первую очередь апеллировали обвиняемые, выстраивая свою защиту, он вынужден был резко смягчать свои эмоции и объективировать оценки. К началу 1950-х гг. он и вовсе посчитал за лучшее не ворошить больше прошлое своих коллег-писателей, обвинявшихся в симпатиях к нацистам, но личных отношений ни с кем из них никогда больше не поддерживал. Берберова не раз возвращалась в своих воспоминаниях к этому короткому, но мрачному периоду в своей долгой жизни. Несправедливые обвинения со стороны когда-то близких ей людей жгли ее душу до конца дней. Так, в мемуарной книге «Курсив мой» (1969 г.) она косвенно – посредством отдельных неприязненно-уничижительных замечаний, винила «в том страхе и унижении, которые пережила после освобождения Франции от нацистов», и Адамовича, и Бунина, и ненавистного ей Гуля и, конечно же, Алданова. Ведь:

Именно Алданову было адресовано ее «оправдательное» письмо в сентябре 1945 г., в котором она вынуждена была ссылаться на свидетельства в ее пользу Бунина и Адамовича <���…>. Берберова опровергала появившиеся в печати обвинения ее в сотрудничестве с нацистами и, в то же время, признавалась в симпатиях к ним в 1940–1941 годах. – здесь и ниже [БУДНИЦКИЙ (IV). С. 142, 145].

Адресуясь лично к Алданову, Берберова, однако, сделала свое письмо циркулярным, послав одновременно его копии и другим видным нью-йоркским деятелям русской эмиграции – В. М. Зензинову, Г. П. Федотову, М.В.Вишняку, С. Ю. Прегель, М.М.Карповичу, М.О. Цетлину и А.А. Полякову.