Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Главный редактор журнала Михаил Карпович, занимавший в этом конфликте подчеркнуто нейтральную позицию, был, естественно, отнюдь не в восторге от потери двух своих самых именитых своих авторов. Поэтому он делал все возможное, чтобы вернуть их назад, и когда в начале 1950-х годов М.С. Цетлина посчитала за лучшее полностью устраниться от дел, Бунин и Алданов вновь стали печататься в «Новым журнале». В письме к Маклакову от 18 сентября 1951 года Алданов сообщал:

Бунин ушел три года тому назад из «Нового Журнала» вследствие комического (по существу), оскорбительного по содержанию, письма, написанного ему М. Цетлиной. Из солидарности с Буниным ушел тогда же и я. Теперь, имея возможность издавать журнал на деньги Фордовской организации, Карпович от Цетлиной естественно освободился совершенно (она больше никто), после чего сначала меня устно в Нью-Йорке, потом Бунина и меня письменно настойчиво просил в журнал вернуться. Мы оба приняли его приглашение [МАКЛАКОВ. С. 89].

Страсти «по Бунину» продолжали кипеть и после его кончины. Уже в начале оттепели усилиями советского литературного официоза имя Бунина стало произноситься в СССР только в положительной тональности. Так, например, К.А. Федин на II съезде советских писателей 25 декабря 1954 года, назвав, среди прочего, И.А. Бунина классиком, заявил:

Недостало сил, уже будучи советским гражданином, вернуться домой Ивану Бунину 432 432 Литературная газета. 1954. 26 дек. № 159. С. 6. .

Это ложное утверждение вызвало новые грязные инсинуации в зарубежном лагере недоброжелателей писателя и возмущение в бунинском окружении, которое, судя по письму Алданова Маклакову от 20 января 1955 года, где он приводит мнение Е.Д. Кусковой, в частности опасалось, что фединский «комплимент»

может повредить памяти Ивана Алексеевича. Правые, по ее словам, и без того его «развенчивали» в последнее время (не понимаю, почему и зачем), а после сообщения Федина могут начать кампанию! Это вполне возможно. А такая кампания (это говорю уже от себя) могла бы даже – хоть в незначительной степени – повредить Вере Николаевне и в практическом, материальном смысле. Я поэтому тотчас посоветовал Вере Николаевне снестись на предмет опровержения неправды с Екатериной Дмитриевной (которая, по-видимому, хочет писать о Съезде и о речи Федина). Лучше всего, по-моему, было бы, если б В.Н. сама напечатала краткое категорическое опровержение. Но из ее ответа я вижу, что она как будто не склонна это сделать (тоже не понимаю, почему): говорит, что не любит «бумов» и что «Советская Энциклопедия» (издание 1951 года) сама признала Бунина ожесточенным врагом советской власти. Оба эти довода меня совершенно не убедили. Краткое опровержение никак не означает «бума». Советская Энциклопедия вышла за 2-3 года до кончины Ивана Алексеевича, да и никто в эмиграции ее не знает и не помнит. Еще пойдет слушок: «дыма без огня не бывает». Не сомневаюсь, что, будь Иван Алексеевич жив, он слова Федина опроверг бы немедленно в чрезвычайно резкой форме. Вера Николаевна сама мне пишет, что ее уже о сообщении Федина запросила редакция «Посева» и что она ей ответила то же самое, что мне. Как бы то ни было, я ей (Вере Николаевне) свое мнение высказал, а она так же хорошо, как и я, знает, что в сообщении Федина все ложь, и нехорошая ложь. [МАКЛАКОВ. С. 182].

В последующем письме Маклакову от 31 января 1955 года Алданов говорит о том, что Вера Бунина послала опровержение на слова Федина в редакцию издательства «Посев» и газету «Русская мысль».

С осени 1947 г. Алдановы постоянно жили на два дома – во Франции и США. 19 января 1947 года Марк Алданов сообщил Бунину в Париж:

Я благополучно приехал в Ниццу и снял небольшую квартиру без обязательств о сроке. Сколько останусь здесь, не знаю.

О своем житье-бытье в послевоенной Франции он пишет и Екатерине Кусковой 5 и 24 января 1947 года. В их переписке этого времени бытовые подробности переплетаются с характеристиками исторических лиц, интересными фактами и деталями из далекого прошлого и их оценками:

….я и сам пишу по пять-шесть писем в день. Прежде писал и больше, – когда был редактором «Нового Журнала». К счастью, давно больше им не состою: «к счастью» и потому, что всегда ненавидел редакторскую работу… <���…> Теперь я свободный человек – на остаток своих дней. Не знаю даже, где эти дни проводить. Татьяна Марковна (жена моя) не хочет возвращаться в Америку: у нее здесь, во Франции, 76-летняя мать. Но работать все-таки можно и во Франции. На днях уезжаю к жене в Ниццу. Там в уединении подумаем, как быть.

В Англии я был недолго. Заехал бы и в Швейцарию, – тогда повидал бы Вас и это чрезвычайно меня порадовало бы. Но делать мне в Швейцарии решительно нечего, а о получении визы пришлось бы долго хлопотать: я не американский гражданин, хотя пять лет пребывания в С<���оединенных> Штатах дают мне право на натурализацию. Видно, со своим нансеновским паспортом и умру, а при жизни – не попаду ни в УНЕСКО <���ЮНЕСКО>, ни в другие учреждения, в которых полагается и полезно быть писателю. Если бы принял американское гражданство, поступил бы туда легко.

<���…>

Я <���…> переехал в Ниццу, нашел здесь небольшую квартиру – впредь до нового переезда – и долго наслаждался, ничего не делая, югом, – пока и здесь не установилась настоящая стужа и пальмы не покрылись снегом. Очень рад, что Вы пишете воспоминания, и очень сожалею, что не хотите их печатать. Я знаю, что всего печатать нельзя, что всех нас связывают и личные отношения, и политические соображения. Думаю однако, что многое напечатать и можно, и нужно. <���…> Керенского я очень люблю лично и вполне искренно считаю его выдающимся человеком.

<���…>

Кстати (или некстати), немного знал и Коллонтай. Один раз был в Петербурге ее соседом на обеде у Горького, – очень давно это было. Она тогда была необыкновенно хороша собой.

Свое ответное письмо от 31 января 1947 года Кускова посвящает оценке личности А.Ф. Керенского – человека, игравшего большую роль в жизни Алданова-политика, и воспоминаниям о днях былых:

Относительно Ал<���ександра> Фед<���оровича> у нас больших разногласий нет. Я его тоже очень люблю, считаю человеком одаренным, но только не могу его описывать в сфере русской политики. Она очень сложна, очень… Как бы это сказать? поверхностная, что ли, личный вождизм в ней преобладает, даже затирает линию пути целых партий, а тем более отдельных лиц. Вот сейчас писала большой некролог о Фед<���ор> Ил<���ич> Дане, и много опять передумала об этой несчастной русской политике. <���…> Сколько совершенно диких ссор было у нас с покойным Г.В. Плехановым! До чего он зажимал в кулак всякую инициативу, всякую новую идею, – а потом люди удивляются, что на этих режимах вырос Сталин! У них есть оправдание: «сапожным подрайоном можно управлять лишь кулаками! Иначе обворует вас и даст вам в пьяном виде в морду» (рассуждение Ленина). Но мы всегда предпочитали, чтобы сначала этим подрайоном управляла полиция, пока он не проснется к сколько-нибудь сознательной жизни. Ал<���ександр> Фед<���орович> кулаком управлять не мог. Он – действительный гуманист и против кулака всегда боролся. И в столкновении с шинелями или народом в солдатских шинелях и с наганом за поясом – пал. Это описывать до ужаса больно и гораздо легче описывать Шульгину, чем мне. Шульгин эти шинели и подрайоны ненавидит и политической и чувственной ненавистью. У меня этой ненависти нет и следа, а есть лишь безграничная жалость и к Пиле и к Сысойке 433 433 Пила и Сысойка – задавленные нуждой мужики из повести Ф.М. Решетникова «Подлиповцы» (1864). . Но делать политику с ними в прошлом нельзя было ни нам, ни Ал<���ександр> Фед<���орович> <���…>. А<���ександр> Ф<���едорович> никуда не прятался, а прямо путался в противоречиях задач и средств, которыми эти задачи могут быть достигнуты. Именно ведь из-за этих противоречий культуры народа и задач политических партий у нас оставались без масс такие культурные партии как эн-эсы <���ТНСП>, кадеты, а массы шли к бесшабашным демагогам, которым все равно – кулак или идея, подчинение или сознание.