Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Ваша Т. Ландау

Пару недель спустя, 7 января 1949 года, Марк Алданов послал письмо М.С. Цетлиной, где четко изложил позицию, которую он занял в ее конфликте с Буниным, и объяснил мотивы своего ухода из «Нового журнала». Этим письмом был так же подтвержден полный и окончательный разрыв их многолетних дружеских отношений:

…позвольте Вам сказать (хотя это всем совершенно ясно и не может не быть ясно), что финансовые расчеты не имели и не имеют ни малейшего отношения ни к моему уходу из «Н. Журнала», ни к прекращению наших давних дружеских отношений. <���…> единственной причиной было Ваше письмо к Бунину, – Вы это знаете. <���…> Бунин был вместе со мной инициатором «Нового Журнала». <���…> Он был также и самым ценным и знаменитым из его сотрудников… Вы сочли возможным написать ему то письмо. Сочли возможным, даже не запросив его, в чем дело, почему он ушел из парижского Союза, – вещь совершенно неслыханная, Ваше действие после 30 лет дружбы. Это письмо Вы послали открытым по адресу Зайцева, под предлогом, что адреса Ивана Алексеевича в Жуанле-Пэн не знали (почта, однако, письма пересылает). Мой адрес Вы во всяком случае знали… Письмо Ваше было для Бунина оскорбительным. Оно было причиной его ухода из «Нового Журнала». Бунин тотчас объявил мне, что из «Нового Журнала» уходит. Таким образом, ушел и я. Я грубо солгал бы Вам, если бы сказал, что после такого Вашего действия в отношении моего лучшего друга Бунина (а косвенно и в отношении меня) наши с Вами отношения могли бы остаться хотя бы только близкими к прежним… [ПАРТИС].

Результатом всей этой печальной истории явилось то, что к концу 1950-х гг. круг ближайших друзей Бунина и Алданова, связанных между собой более чем тридцатилетними узами духовной близости, распался. Михаил Цетлин (Амари) умер, Мария Цетлина порвала с Буниными, а Борис Зайцев дистанцировался от них, якобы, не умея резко рвать отношения, как это он объяснил Цетлиной в письме к ней от 20 января 1948 года:

По характеру своему я мало способен на тот прямой и резкий шаг, который Вы сделали, дорогая Мария Самойловна, но и мои с ним отношения надорваны в корне. Разный стиль, а суть та же или почти та же [ПАРХОМОВСКИЙ (I). С. 316].

До конца дней Бунина его отношения с Борисом Зайцевым оставались натянутыми. В частной переписке Бунин позволял себе на удивление грубые замечания в адрес Б. Зайцева – человека, с которым был теснейшим образом дружен с начала 1900-х гг. Так, например, 5 ноября 1950 года он писал Алданову:

…считаю Зайцева совершенным негодяем по отношению ко мне – ведь это он <���…> послал донос на меня Цетлиной и не разу не одернул подлую «Р<���усскую> М<���ысль> три года оскорблявшей меня подлой ложью и бранью.

Впрочем, Бунин не только за глаза, но и напрямую – в письме Зайцеву от 15 января 1948 года без обиняков обвинил своего старинного друга в подстрекательстве Цетлиной, в том, что он «способствовал ее неумеренному опрометчивому письму» к нему» [ЗВЕЕРС (V). С. 173]. Из писем В.А. Зайцевой от 15 декабря 1947 года и Б.К. Зайцева от 20 декабря 1947 года и 20 января 1948 года [ПАРХОМОВСКИЙ (I)], видно, как супруги буквально «обрабатывают» в нужном им направлении Цетлину, внушая ей мысль о практической недееспособности Бунина, который, мол-де, настолько «болен, слаб и жалок», что «поддался напору окружения (Зурова и компании)». Он же, по мнению Бунина, отговаривал ее от принесения извинений за свой необдуманный поступок и попыток примирения. В письмах Алданову от 2 февраля 1948 года Бунин высказывал предположение, что Цетлиной

или оч<���ень> неловко и ложное самолюбие не позволяет сказать: «извините – ошиблась» – или ей поспешили написать (Зайцевы, по-моему): «не обращайте внимание на письмо Б<���унина> – он просто хочет вывернуться как-нибудь»… Ведь З<���айцев> недавно так почти и написал мне: «Все-таки твой поступок так почти всеми понят как протест против исключения советских». И я ему ответил, что это «всеми» – его выдумка – и т.д. [ЗВЕЕРС (III). С. 135]

Впоследствии Бунин также обвинял Зайцева в попустительстве клеветнической компании, развязанной против него на страницах газеты «Русская жизнь», где в редколлегии тогда заправлял делами секретарь СРПиЖ В.Ф. Зеелер – человек добропорядочный, с незапятнанной в глазах либерально-демократической общественности репутацией, а среди авторов из числа «отверженных» подвизались бунинские враги Нина Берберова и Иван Шмелев. Известна злая эпиграмма Бунина, датируемая 1947 годом, когда «Русская мысль», как он жаловался Алданову, его «травила»:

Реакция Бунина во многом носила сугубо эмоциональный характер. Никаких фактов, свидетельствующих о недостойной их полувековой дружбы активности Зайцева в «Русской мысли» и где бы то еще у него не было. Здесь уместно привести мнение Марка Алданова на сей счет. В письме к В. Маклакову от 5 ноября 1954 года в ответ на его негодование на чрезмерное восхваление Б. Зайцева-писателя в журнале «Возрождение» он пишет:

Действительно, Вы справедливо возмущаетесь тем, что «Возрождение» серьезно сравнило Зайцева с Чеховым, да еще с предпочтением первому. Но я не уверен, что Борис Константинович <���Зайцев>, хотя бы формально, член редакции «Возрождения». Покойный Бунин (единственный эмигрантский писатель, которого, по-моему, можно было сравнивать с Чеховым по таланту) всегда это мне говорил, – т. е. то, что Зайцев негласно принимает участие в редактировании литературных отделов и «Возрождения», и «Русской Мысли». Однако я делал поправку на то, что Бунин не выносил Зайцева ни как писателя, ни как человека, и приписывал его влиянию резкие отзывы о нем, Бунине, в этих двух изданиях. Это последнее его утверждение (козни против него) я всегда отрицал в разговорах с ним и всегда говорил, что Борис Константинович очень порядочный человек (добавлю, и хороший писатель) [МАКЛАКОВ. С. 179].

Борис Константинович Зайцев никогда не заявлял себя в качестве интригана и имел стойкую и заслуженную репутацию высокоморального, порядочного человека. Неприглядная роль, которую он сыграл в конфликте Бунина с Цетлиной, не являлась с его стороны выплеском давно накопившихся негативных эмоций, в том числе пресловутой «писательской зависти» по отношению к более преуспевшему на литературной стезе другу. То, что он пошел войной против Бунина и, по умолчанию, его ближайшего окружения, свидетельствует об исключительно высоком накале идеологического противостояния между «обновленцами» и «непримиримыми». Такие «непримиримые», как Борис Зайцев, играли в этом конфликте «на разрыв аорты» и готовы были жертвовать самым для них дорогим. Они свято верили, что их ставкой являлся жизненный импульс всей русской диаспоры, отстаивающей у обрубившей свои исторические корни родины, право на сохранение ее векового культурно-религиозного наследия.