Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Если же нет «русской идеи» как таковой, то, по мнению Алданова, и не существует такой «особенности» русского национального характера, как склонность к анархии и бессмысленному бунту. Напротив, русской культуре в высших ее проявлениях свойственна внутренняя гармония, она сосредоточена на идеях добра и красоты. В этой связи анархизм своего кумира Льва Толстого Алданов представляет как в первую очередь выражение писательской духовной свободы. Толстой у него, с одной стороны, символизирует дух русской эмиграции, стремящейся сохранить свободу мысли и слова, а с другой, это писатель, который никак не связан ни с государственной идеологией, ни с идеей разрушения государственности, как его представляли в СССР, делая из Толстого «зеркало русской революции» 440 440 См. канонизированную в СССР, как ключ к пониманию всего наследия Льва Толстого, статью В. Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции», написанную еще при жизни «Великого Льва» – в 1908 г. . Напомним, что для Алданова Толстой является «самым честным русским писателем, единственным, которому не в чем себя упрекнуть».

Категорическое неприятие концепции «русской идеи» в ее славянофильском понимании – «умом Россию не понять, аршином общим не измерить» – неизменная позиция Алданова на протяжении всей его жизни:

Ибо в области социально-политической вера в особые пути России почти всегда соприкасалась с явлениями чрезвычайно нежелательными и опасными [АЛДАНОВ (ХVIII)].

В книге «Грасский дневник» Галина Кузнецова рассказывает о разговоре между Буниным, Алдановым и Фондаминским, состоявшемся в июле 1930 года, в котором последний выказывал евразийские настроения, а Алданов оппонировал ему с позиции непреклонного европеиста:

А больше всего я против того, что Илья Исидорович <���…> напирает на то, что вот, мол, есть Запад и есть Азия, т.е. Россия. На Западе все было по иному, по светлому, а у нас было рабство, дикость. Поэтому народу собственно и потребно такое правительство, какое сейчас он имеет, т.е. большевистское. Он собственно говорит то, что говорят о нас иностранцы <���…>, например: «Для такого рабского народа – так и надо». А между тем на Западе было то же самое. Разве какой-нибудь Людовик не считал себя Богом? «Раб твой», подписываемое <���русскими> на челобитных, является простой формулой вежливости. Я не согласен с тем сусанинским пафосом, который вы придаете всему этому…

<���…>

Нет, нет, самое ужасное, что вы роете этот ров между Западом и нами – «Азией». Все шло таким быстрым темпом последние несколько десятилетий, что удержись мы после войны – мы бы догнали Европу. Мы не Азия, а только запоздавшая Европа [КУЗНЕЦОВА Г.Н. С. 154–155].

Здесь же еще раз подчеркнем резкое различие в видение будущего России у Алданова и Горького. Как «западник»-либерал Алданов считал необходимым и вполне возможным интенсивное развитие России до уровня ведущих западных держав без применения тоталитарных форм насилия, наподобие «экономического рывка», совершенного южно-азиатскими странами в последней трети ХХ в. Горький же, как «западник»-радикал, призывал к насильственному освобождению России от «азиатчины», что, с огромными жертвами, и было реализовано в сталинской программе индустриализации страны.

Не признавал Алданов также «модное» и по сей день в либеральной историософии представление о якобы культурно-исторической «равноценности» всех мировых культур. Он писал:

Я видел в Северной Америке деревушку, которая была центром «цивилизации», распространявшейся на очень большую территорию с очень большим населением. Видел я также некоторые столицы восточноазиатских и североафриканских стран и, признаюсь, мне очень трудно понять ту, выдуманную в профессорских кабинетах, теорию, которая с некоторого птичьего полета приравнивает эти «мировые центры» к Парижу и древним Афинам [АЛДАНОВ (ХVIII)].

«Ульмская ночь» также может рассматриваться как комментарий к идейным концепциям художественных произведений писателя.

Уже в первом художественном произведении Алданова – повести «Святая Елена – маленький остров» – образ Наполеона-политика, по справедливому утверждению Николаса Ли, «содержал <���…> фаталистическую философию случая и отрицание революции», характерные и для «Ульмской ночи». Также Ли писал, что базовый для философии Алданова принцип «Красоты – Добра» сформулирован в романе «Живи, как хочешь», как и основы «Диалога о русских идеях», а аксиоматика Декарта в изложении химика Брауна из «Ключа» позже вошла в «Диалог об аксиомах» в «<���Ульмской> Ночи». Следует отметить и то, что иллюстрируя философские идеи фрагментами собственных романов (например, сценой в конвенте из «Девятого термидора»), Алданов, тем самым, образовывал единый творческий метатекст – здесь и ниже [МАРТЫНОВ А.].

Судя по всему, Алданов не рассчитывал на возможность издать книгу на русском языке и готовил франкоязычную версию. 8 октября, приехав на время в США, он писал переводчику Петру Перцову, а 7 ноября 1947 года издателю Оресту Зелюку:

Я очень много работал в Европе, написал несколько «лонг шорт сторис» <���англ. новелл, рассказов>, пишу (по-французски) философскую книгу. А месяц спустя, того же года, в письме к журналисту и издателю, с которым Алданова связывали дружеские отношения еще с киевского периода, он с грустью напоминал: «Мы с Вами говорили в начале июня о франко-швейцарском издании моего романа «Истоки» и моей философской книге, начало которой (в неотделанной редакции) я Вам сдал 4 июня. Вы мне обещали дать ответ «очень скоро». Вероятно, из этого ничего не вышло? В таком случае, пожалуйста, пошлите мне рукопись в Ниццу.

Тем не менее, Алданов делал и русскоязычную версию своей книги. В письме к нему от 31 июля 1947 года Иван Бунин, не склонный к философическим умствованиям, выражал надежду, …а что до «философской» книги Вашей, то все еще томлюсь загадочностью ее, утешаюсь лишь надеждой, что она, верно, все-таки не вполне философская [ЗВЕЕРС (II). С. 175].

В письме от 3 марта 1949 года Алданов сообщал Кусковой:

Я кончил первый том своей французской философской книги, о которой помнится Вам писал, и сдал его агенту для поисков издателя. Но для издателей философская книга, особенно написанная не профессором, как «товар» большой ценности никогда не имеет, и мне издателя будет найти гораздо труднее, чем для моих романов [ЭТКИНД].

Понимая, что выпустить в свет философскую книгу по-русски где бы то ни было, кроме «Издательства им. Чехова» навряд ли возможно, Алданов 10 сентября 1952 года обратился к его директору Николаю Вредену, который был в тоже время и его переводчиком и литературным агентом в США: