Александр Еманов - Между Полярной звездой и Полуденным Солнцем: Кафа в мировой торговле XIII–XV вв.

Однако роскошные «сапфировые» меха были далеко не единственным северным товаром, имевшим значение в дальней торговле с Югом. Воображение южан, привыкших ко многим диковинам, поражали присылавшиеся порой живые звери и птицы.

Особенно ценились красные кречеты и белые соколы , составлявшие утеху аристократии. Сложилось особое искусство соколиной охоты, которому посвящались ученые трактаты, как например, трактат сицилийского короля и императора Фридриха II Гогенштауфена (1212–1250) [348]. Ему посвящались произведения восточных поэтов и художников. Возникли особые школы сокольничих. Но мало кто знает, что предмет глубокомысленной рефлексии интеллектуалов и развлечений знати имел северное происхождение. Сокол не случайно ассоциировался с символикой северного и южного ветров, первого – губительного, как вторжение дьявола, второго – живительного, как благоволения Бога. Он и был посланцем Севера, которому южный воздух дал новую жизнь [349].

Отлов сокола и кречета велся на Северном и Приполярном Урале [350]. Птицу везли десятками в особых клетках, в сопровождении специального сокольничего, со всеми атрибутами его искусства – кожаным клобучком, которым закрывали голову и глаза, сильцем с обножей, надетой на лапку, толстой перчаткой и птичьим чучелом- приманкой.

Уже документы конца XIII в. сообщают о поездке генуэзского купца со специально нанятым сокольничим в Тебриз, ко двору ильхана Аргуна (1284–1291 ) [351]. Цель поездки не трудно предположить. Во второй половине XV в. в Кафу привозил кречетов Семен Хозников, приходивший с московским караваном по волжскому торговому пути. С тою же целью приезжал туда Заккария Гизольфи [352]. Из Кафы соколы и кречеты отвозились в Заморье. Они славились в Константинополе [353]и Мекке [354]. Их с нетерпением ждали в Египте [355]и Италии [356]. Для отбора лучших боевых птиц миланский герцог специально посылал в Москву знатоков этого дела [357].

Драгоценным товаром Севера почитался моржовый бивень , называвшийся в средневековых русских текстах «рыбьим зубом» [358]. Он ценился едва ли не дороже слоновой кости и оплачивался золотом. Из него делали державные посохи и скипетры, имевшие аналогию с «мировым древом», основой богоустановленного порядка. Он служил для украшения престолов и царственных тронов, материализуя идею незыблемости монаршей власти и закона. В эпоху Возрождения моржовая кость стала материалом мастеров-косторезов и ювелиров. Ее можно встретить в качестве орнаментальных накладок на оружии и ларцах, в качестве женских украшений и предметов культа. Трудно помыслить, что добывался моржовый бивень морскими охотниками во льдах, за Полярным кругом, у побережий островов Вайгач и Новой Земли [359], что именно оттуда происходили самые крупные бивни, длиной 50–90 сантиметров и весом 3–6 килограммов. Из Крыма моржовую кость чаще везли в качестве почетного дара сиятельным особам, но иногда она составляла предмет частной торговли [360]. Упоминался этот товар также и в турецких документах конца XV в. [361]

Как бы не эпатировали воображение сообщения о северных редкостях, самые устойчивые и растущие прибыли давали все же не они. Если все выше указанные виды товаров были объектом единичных торговых операций, то знаменитые шкуры и кожи самой разнообразной выделки составляли предмет десятков и сотен соглашений. Фигура Кожемяки должна бы стать символом русских не как героя-воителя, но как непревзойденного мастера, которому подвластна любая кожа. Здесь историк соприкасается с навсегда утраченным пластом русской культуры, оставившим загадочные, почти не постижимые термины. Всемирной славой пользовалась Русь в изготовлении « юфти », или «юхти», тонко выделанной кожи красного цвета, именовавшейся в источниках «русской» [362]. Пользовались высоким спросом «мостовая юфть », то есть неокрашенная; « ролдуга» – искуснейше выделанная цветная замша; «гзы» – особым образом обработанный задок конской шкуры, или «ирха» – дубленая овечья и козья кожа [363].

Производились они в Ярославле и Костроме, Москве и Муроме, Нижнем Новгороде и Казани [364]. Большими партиями кожи отправлялись в Кафу, что дало повод составителям «Руководств по торговле» говорить о продаже в том городе, «коровьих и конских кож, сырых и обработанных, в огромном количестве» [365]. Едва ли права исследовательница Мария Фехнер, полагая, что готовая кожевенная продукция вывозилась, прежде всего, в юго-восточные страны [366]. Западные партнеры с той же энергией использовали средиземноморские коммуникации для вывоза из Крыма русской юфти. Известны документы из семейного архива Соранцо, по которым только в одном из венецианских магазинов этого рода находилось юфти на 1900 дукатов (около 80000 аспров), происходившей, несомненно, из Северного Причерноморья, где Соранцо имели постоянных торговых представителей [367]. Партия юфти, доставленная Черным морем в Константинополь, фигурировала в счетах Джакомо Бадоэра как предназначавшаяся для последующей транспортировки в Венецию [368]. В качестве постоянной статьи торговли, проходившей через Босфор, юфть приводилась в постановлениях первых турецких султанов [369].

Отнюдь не в доставках раритетных товаров, нередко имевших форму сеньориального заказа, но в многократно повторявшихся сделках с кожами совершенствовалась коммерческая техника. Здесь, как в калейдоскопе, «морские товарищества» (societas maris) сменялись «комендой» (accomendacio), продажа в кредит (mutuum) – фрахтом (naulum), заём (emptio) – вексельным обменом (cambium). Один вступал в морское товарищество, чтобы часть совместного капитала использовать в своем ремесле, например, сапожном (socius stans), а часть предоставить трактатору (socius tractans) для ведения морской торговли [370]. Другой заключал коменду и, выступая в роли кредитора (commendator), вкладывал в нее свой капитал или товар, как ту же кожевенную продукцию, чтобы его компаньон – торговец (accomendatarius), прилагая свои способности, доставил этот товар для продажи в Византию или Италию. Третий покупал шкуры и кожи в кредит с отсрочкой платежа до будущей Пасхи, реализуя их на свой страх и риск. Четвертый брал заём в виде некоторой суммы и товара, отдавая залог и обязуясь возвратить авансированные деньги нередко в другом месте и в другой монете [371].

Все эти многочисленные сделки совершались в генуэзской лоджии Кафы в присутствии нотариев, сансеров – посредников и свидетелей. То был прообраз будущей биржи. Здесь в XIV в. устраивались аукционы, на которых кожи и самые разнообразные кожевенные изделия – от колчанов и щитов до ремней – занимали не последнее место [372].