Поль де Ман - Аллегории чтения. Фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста

Рильке, что немыслимо оспаривать ценность его поэзии, исходя из возможного расхождения „мысли" и „поэзии"» [17] Mdrchen Н. Rilkes Sonette an Orpheus. Stuttgart. 1958. S. 20. . Такое расхождение неощутимо, пока утверждают, что Рильке в своей поэзии и при ее помощи заявляет, что сама сущность поэзии — это истина такой сущности. «Истинная сущность поэзии... тождественна структурам поэтического „содержания"». Автор, у которого мы заимствуем эти формулировки, приравнивает такую истину к экзистенциальному решению, не обязательно связанному с использованием языка. Но экзистенциальная позиция в конечном счете должна привести к решениям, функционирующим на уровне языка, пусть эти решения и будут обладать только второстепенной важностью. Тот же самый комментатор, естественно, вынужден рассматривать формальные аспекты поэзии, такие, как рифма или метафора, но, делая это, он обуздывает их потенциальную независимость, полностью отождествляя их с темой, которую они передают: «Фундаментальная поэтическая практика, а именно разработка метафорического языка, также производна от переживания страдания. Метафора — это акт отождествления: подлинное страдание поэта „уравнивается" со страданием его символических фигур» [18] to Ibidem. Op. cit. S. 21. См. также: Ibid. S. 15. . Если бы это было так, онтологическое отчуждение, о котором столь красноречиво напоминает Рильке, никоим образом не было бы связано с языком. Язык — непосредственное выражение не им порожденного несчастного сознания. Подразумевается, что в своем отношении к фундаментальному переживанию (боль и пафос бытия), которое он просто отражает, язык вообще не свободен, но также здесь говорится и о том, что он вполне истинен, покуда верно воспроизводит истину этого пафоса. Итак, поэт может без опасений довериться своему языку, даже самым формальным и внешним чертам его:

Логика звуков [Lautlogik], к которой поэт прибегает, отдаваясь во власть своего языка, может быть осмысленной, только когда она служит истине, которая используется этим языком, призванным хранить ее. Поэзия может быть истиной, только когда ее доверие к языку — доверие, не ограничивающееся акустическими сходствами, но распространяющееся на все лингвистические структуры, в том числе и на этимологические отношения,— поистине сродни тому оправданию существования, процессом формулирования которого всегда занят язык в области своего подлинного истока [19] Morchen Н. Op. cit. S. 21. .

За весьма редкими исключениями, таковы же предпосылки лучших из доступных критических прочтений Рильке [20] С некоторыми оговорками, которые здесь перечислить невозможно, речь идет о работах Хайдеггера, Гвардини. Болльнова, Мезона и Якоба Штайнера. . Вполне уместен вопрос о том, в самом ли деле поэзия разделяет приписываемую ей концепцию языка. Такой вопрос не имеет ничего общего с концентрацией на «форме» поэзии Рильке, понимаемой в узко эстетическом смысле слова; некоторые тщательные исследования использовали такой подход, но значительных экзегетических результатов не достигли [21] Таковы, например, книги: Belmore Н. W. Rilke's Craftmanship: An Analysis of His Poetic Style. Oxford. 1954: Fulleborn U. Das Struktur- problem der spaten Lyrik Rilkes. Heidelberg. 1960: Wood F. H. Rainer Maria Rilke: The Ring of Forms. Minneapolis. 1958: Bradley B. L. Rainer Maria Rilkes neue Gedichte: Ihr zyklisches Cefuge. Bern. 1968. . Утверждая, что подлинная поэтичность творчества Рильке остается незамеченной вследствие увлечения его темами, мы не стремимся вернуться к соблазну форм. Напротив, вопрос теперь заключается в том, правда ли, что текст Рильке сам себя изменяет, подвергая сомнению авторитетность своих собственных утверждений, в особенности тех, что относятся к отстаиваемым им модусам письма? В то время, когда философский интерес к мысли Рильке, быть может, в некотором смысле убывает, настоящее и будущее значение его поэзии зависит от ответа на этот вопрос.

Часто приходится слышать, что творчество Рильке разделяет рубеж, совпадающий примерно с переходом от «Часослова» к «Книге образов»: именно в этот момент он становится мастером, а его манера — относительно стабильной [22] Это разделение его творчества на две части не соответствует строгой хронологии написания стихотворений. Тексты, составившие вторую и третью части «Часослова» («Книга о паломничестве» и «Книга о нищете и смерти»), датированы сентябрем 1901 года и апрелем 1903 года соответственно, тогда как некоторые тексты, включенные в «Книгу образов», восходят еще к июлю 1899 года и. таким образом, предшествуют даже «Книге о житии иноческом», написанной в сентябре 1899 года. И все же. считая манеру и стиль последующего творчества нормой, придется, вне всякого сомнения. рассматривать «Книгу образов» как более «позднюю» в сравнении с «Часословом». Перед нами предстает не генетическое развитие, но наличие двух способных сосуществовать манер поэтического творчества. Сохраняя верность тем же стилистическим критериям, следовало бы отнести написанную в 1912 году «Жизнь Марии» к юношеским произведениям Рильке. Из этого примера ясно, что различие между тем творчеством, которое зовется «ранним», и тем. которое называется «поздним», часто не такое простое, каким его представляет генетическая терминология. И все- таки разрыв, о котором идет речь.— удобная отправная точка для организации работы. Если не приписывать этому разделению силу, присущую истоку, оно приобретет некоторое значение. . Разрыв связан со значительным видоизменением метафорической и драматической текстуры его поэзии. Непосредственно звуковые элементы не столь сильно затронуты им. И до, и после него Рильке последовательно уделяет особое внимание рифме, ассонансу и аллитерации; в этом отношении трудно говорить о достойном внимания изменении, если не считать таковым возрастание изысканности и уверенности в себе при применении акустических средств языка ради выразительности.

Не так-то легко истолковать это изменение. Комментаторы не приходят к единому мнению ни по вопросу о смысле, ни по вопросу об оценке «Часослова»; а пытаясь определить его место в творчестве Рильке, они сталкиваются с серьезными трудностями. Некоторые характеристики ситуации и тона (молитва, обращенная к трансцендентальному существу), похоже, предвещают «Дуинские элегии»; сборник также содержит первое упоминание о символических объектах и привилегированных словах, которые станут центром позднейшей поэзии, тогда как другие темы «Часослова» исчезнут из поздних произведений [23] Как. например, фигура мяча в стихотворении из «Книги о житии иноческом». которая служит метафорой для Бога и к которой обращаются: «Ding der Dinge» (см.: Rilke R. M. Werke in 3 Bd. Frankfurt/Main: Insel, 1961. Bd. 1. S. 21. Все цитаты из стихотворений Рильке приводятся по этому изданию [с/и.: Рильке Р. М. Часослов. СПб.: Азбука. 1988. С. 32.\). Это место вполне возможно прочитать как ранний вариант одного из «Новых стихотворений». . Жар, с которым стихотворения обращаются к силе, названной «Богом», вынуждает поставить вопрос об их теоцентрической структуре, и от этого вопроса никогда не сможет избавиться экзегеза поэзии Рильке, хотя удовлетворительный ответ на него едва ли будет дан [24] Ильзе Буддеберг (Buddeberg E. Reiner Maria Rilke. Eine innere Biographie. Stuttgart. 1954). имея в виду «Часослов», замечает, «что оценка [его] достоинств все же и поныне спорна», и цитирует произведения двух литературных критиков, для того чтобы показать разнообразие мнений. Один из них говорит об «отказе от себя во имя Бога... подобного которому со времен Гельдерлина не знала немецкая литература», тогда как другой утверждает, что было бы «сентиментальным недоразумением... усматривать малейший след серьезного религиозного чувства в этой книге» (Buddeberg Е. Op. cit. S. 531). . Как металлические опилки притягиваются к магниту, так и словесная масса устремляется к одному предмету, порождающему обильный поэтический дискурс. Следующее стихотворение, типичный пример поэзии Рильке того времени, способно дать нам некоторое понятие об этом дискурсе и послужить введением в общую проблематику его творчества. Поскольку нам придется ссылаться на звуковые элементы, которые невозможно перевести, я цитирую это стихотворение по-немецки: