Глеб Глинка - Погаснет жизнь, но я останусь: Собрание сочинений

Куры разрыли навоз.
Дятел стучится о жердь.
Тонкие ветви берез
В небе раскинули сеть.

За ночь утихла метель.
Не сдобровать русакам!
Гончий поджарый кобель
С лаем бросается к нам.

Ружья забравши, идем
Гумнами, через забор,
Мерзлым колючим жнивьем —
В запорошенный простор.

Дым горьковатый робкого костра.
Вокруг тревожно дышит ночь глухая,
Под локтем ветка хрустнула сухая.
Трещит в огне смолистая кора.

А утром солнце ржавое взошло,
И на стволах ружья блеснули слезы…
Олений мох и голые березы,
Весенний воздух — острый, как стекло.

Во мне дрожит звериная душа,
А в пальцах, слипшихся от свежей крови,
Мохнатые коралловые брови
И бархатные перья черныша…

Тени ложатся, как сети.
Письменный стол у стены.
В пасмурном, утреннем свете
Листья бумаги бледны.

А над бумагой ютится,
Телом колючим шурша,
Старое чучело птицы,
Тетерева – черныша.

Молью изъедены крылья,
Выцвели дуги бровей.
Перья, покрытые пылью,
Стали, как будто, светлей.

Очень давно это было.
В хвойной дремучей глуши
Пела весенняя сила
Тетеревиной души.

В лес уходил я с двустволкой.
Нежил лицо ветерок.
Раз на поляне за елкой
Я черныша подстерег.

Видел он после немного.
Трудное было житье:
Бедность, стихи и тревога.
Вскоре я продал ружье.
Нет ни обиды, ни злобы;
Груды бумаги, как снег.
Стали мы старыми оба –
Тетерев и человек.

Думаешь, жив я, – а если
Здесь в кабинетной тиши,
Чучело в кожаном кресле
Без человечьей души…
Дождик в окошко стучится,
В комнате сизый рассвет,
Мертвая, пыльная птица
И сумасшедший поэт.

Бросить всё, и стать лесным бродягой,
И разбойный выработать нрав.
Брать где хитростью, а где отвагой.
Знать, что сильный в этом мире прав.

Пережить тревогу, страх и голод,
И устать, и постареть слегка.
Пусть под шкуру заберется холод,
Осень и звериная тоска.

А когда совсем ослабнут ноги,
Встретить неожиданно врага:
На глухой неезженной дороге —
Страшного седого лесника.

И глаза зажгутся, словно свечи,
Волчье вздрогнет сердце, дыбом шерсть.
А потом ударит горсть картечи.
Скрипнут зубы. В горле кровь и смерть.

Морозное яркое утро.
Забрать бы ружье – и уйти,
И смело, уверенно, мудро
Шагать по земному пути.

На снежной бумаге по краю —
Не строчки, а заячий след,
Я заново мир открываю,
Охотник, бродяга, поэт.

Мечте среди снега отрадно,
Как белке, как юному псу,
И дышится остро и жадно
В холодном стеклянном лесу.

А мысль русаком из оврага
Мелькнет меж сугробов — и нет
И только исчертит бумагу
Неровно наброшенный след.

И тут удивишься до боли,
И жалость и счастье до слез.
Такой замечательный в поле,
Воистину русский мороз.

Не то, чтоб жить, а так — ошибкой
Не наяву и не во сне
Стоять с мечтательной улыбкой,
Прижавшись к каменной стене.

И, зимней упиваясь негой,
Вдыхая побелевший пар,
Смотреть, как серебристым снегом
Напудрен скользкий тротуар.

Большой поэт, как дерево, растет:
Пускает ветви, укрепляет корни.
Он вырос, наконец, совсем – и вот
Шумит, огромный, сильный, непокорный,
Но времени ему не одолеть.
Таков удел всего – людей и сосен.
Что ж, и поэт обязан умереть.
Последняя к нему приходит осень.
Земные обрываются мечты.
Он засыпает просто, без мучений.
И тихо осыпаются листы
Из полного собранья сочинений.

Мечталось в детстве сладко, робко
Перо царапало листки,
И в сердце – маленькой коробке
Стихов хранились лепестки.

А годы шли, и сердце стало
Расти всё больше, вскоре в нем
Любовью первой трепетала
Тетрадь, разбухшая цветком.

Жилось легко, жилось беспечно,
И новые пришли мечты,
Копились в ящике сердечном
Стихов бумажные цветы.

И незаметно как-то старость
Взглянула зеркалом. Потом
Пришла осенняя усталость,
Дрожали руки над листком.

И вот с седыми волосами
Я старый сгорбленный чудак,
А сердце — как большой, стихами
Набитый доверху чердак.

Военную, увы, свершить карьеру
Судьба меня нежданно обрекла,
Но, сникший, в счастье потерявший веру,
Я вам пишу из дальнего угла.

Покинутый и музой, и друзьями,
Заброшенный неведомо куда,
Остриженный, с ушами обезьяны,
Пока я просто рядовой солдат.

Вокруг меня всё новое, чужое:
Другие люди, зданья, города.
На мне шинель ужасного покроя,
А вместо сердца — красная звезда.

Бумаг столетних ворох
Я разбирал вчера,
В них слышен скрип и шорох
Гусиного пера.

В них трепет крыльев звонких,
Станицы снежных птиц…
Ложится почерк тонкий
На белизну страниц.

Там нежный робкий шепот,
Лукавый женский взор,
И вдохновенный опыт,
И холодок озер.

Беспечное безделье.
Век блеска и рабов…
У нас — стальные перья
И новая любовь.

Забыты праздность, нега
И темный рабий страх.
Печать другого века
На наших письменах.

Без розоватой дымки
Развернут, четко дан
На пишущей машинке
Наш пятилетний план.

Еще с полей не свеян
Передрассветный мрак,
Но с точностью размерен
Индустриальный шаг.

Кружат стальные птицы
Над миром трудовым
И жертвенно клубится
Заводов черный дым.

Кост ел неравномерно,
То досыта, то мало,
Его жена неверно
С ним поступала.

Она его любила
Изменчивой любовью.
Ей двадцать восемь было,
Он харкал кровью.

Они расстались в осень
На берегу Гудала
Он дал ей двадцать восемь,
Она рыдала.

На эту тему ухни,
Мой сказочный талант, –
Повисла тьма на кухне,
Как тощий аксельбант.

В помойный край влекомый,
Покинув отчий чан,
Выходит насекомый,
Точнее — таракан.