Глеб Глинка - Погаснет жизнь, но я останусь: Собрание сочинений

Вдогонку таракану,
Моча кремнистый путь,
Течет вода из крану,
Забытого заткнуть.

Да, я сказал тебе открыто,
Что мне любовь твоя нужна.
Ты опрокинула корыто —
Подруга, пленница, жена.

Стою. Сгораю. Счет мгновений
Ведут часы. Фортуна зла.
Ты от моих поползновений
Под шкаф тихонько поползла.

Там пыль, там остро пахнет мышью
Стою, потерян и забыт,
А из-под шкафа веет тишью
И туфля нищая торчит.

Не вернусь я на прежние тропы.
То, что было, – тому не бывать.
Не одну лишь Россию – Европу
Начинаю уже забывать.

Жизнь растрачена вся иль почти вся.
Говорю я себе самому:
Как в Америке я очутился,
Для чего и зачем? – Не пойму.

Навязали мне эту затею;
Знал, конечно, она не к добру.
Ни кола, ни двора не имею,
Да и сам я тут не ко двору.

Звучанье чисто, как свирель,
Молчанье грустно, как метель.

Свет веры – как волхвов звезда.
С тобою я всюду, навсегда.

Герои западной печати,
Которым русскость ни к чему,
Которым Родина некстати,
Не по душе, не по уму,
У вас одна была идейка,
Желанье жадное одно –
Чтоб, страха ради иудейска,
Стереть родимое пятно.
Подобны пуганой вороне
Иль стреляному воробью,
Вы, очевидно, не в уроне
В корыстном западном раю.
Бежали вы от диктатуры,
От ненавистной и крутой,
Чтоб праздновать спасенье шкуры,
Глумясь над отчей наготой.
Вдыхайте ж пошлость заграницы,
Чужой отрыжки торжество,
Отдавши ради чечевицы
Честь первородства своего.

Зовет на пышный брачный пир
Демократическая сводня.
На кой нам шут сдался сегодня
Весь этот микоянный мир!

Нас не прельстишь советским раем,
Как ни старайся, ни потей.
Публицистических статей
Мы даже в «Таймсе» не читаем.

Живем средь иностранных див,
Страдая от перееданья,
Глубокой старины преданья
В склерозных душах сохранив.

Бумага нежная шуршит,
И — говоря всерьез, не в шутку —
Свободы не дает желудку
Освобождение души.

Текут без резких изменений
За часом час, за годом год.
Мы, наконец, устали от
Освободительных движений.

Не станем мы учить вождей —
Руководителей свободы,
В такие сумрачные годы
Оставшись вовсе без идей.

Хотя в ушах у многих вата,
Всё ж осознать бы им пора,
Что нуклеарная игра
Последствиями хрущевата.

Что ни год, то моложе,
На десятке восьмом,
Без мундира — он всё же
Статным был молодцом.

Не умом жил, а чувством —
Без руля и ветрил,
С прирожденным беспутством
Княжий титул носил.

Был любителем истым
Трехэтажных словес.
Крайним слыл монархистом
Без царя в голове.

Есть и хуже, и лучше…
Всяк на разный покрой
В разобщении сущий
Эмигрантский герой.

Потрясен своей судьбою,
В вестибюль входя иль в зал,
Встретясь в зеркалах с собою,
Я себя не узнавал.

Что мне делать с этим снобом?..
Явь ведь это, а не сны.
Ни до гроба, ни за гробом
Мне такие не нужны.

Навязал себе обузу.
Без него хватало бед.
Он ласкает мою музу
И съедает мой обед.

Разобраться трудно в этом:
Началось давным-давно.
Он ли сделался поэтом
Или я?.. Не всё ль равно.

Спаяно и неделимо,
Всё с ним вместе, всё вдвойне.
В самом деле, а не мнимо, –
В нем мое, его во мне.

За короля за голого
Готов отдать я голову:
Его отвага мне милей
Лукавой выдумки ткачей.

С наивностью парнишкиной,
С улыбкой князя Мышкина,
Совсем он, как Амур, раздет
И беззащитен, как поэт.

Нелепость положения —
Через воображение.
Он мой лирический герой,
Но сам я все же не такой.

Во дворце или в избе,
Всюду мне не по себе.

О тебе везде тоскую,
Проклиная долю злую.

Не подруга ты моя,
Это «ты» — второе «я»,

Подлинное, основное;
Потерял его давно я.

Лишь в стихах мелькнет порой
Настоящий облик мой.

Натешились хирурги власть
Над беззащитным грешным телом,
Над пациентом омертвелым.
И пересадка удалась.

Мне сердце вставили чужое.
Всё это было как во сне.
Чье сердце? Не сказали мне.
С тех пор не ведаю покоя.

Где бывшие мои друзья?..
Ведь в прошлом два теперь истока.
Боль двусердечная жестока.
Что будет с этим новым «я»?

Как стану дальше жить – не знаю.
И стану ли писать стихи?
Чужие чувства и грехи
Мое сознание терзают.

Лжет медицина, врет печать…
Коль дело до конца рассудим,
Поймем мы, что не надо людям
Сердец подержанных вставлять.

Тут ни к чему прелюдия,
Совсем понятно ведь,
Что в тишине безлюдия
О дружбе трудно петь.

В безумии раздумия,
Во тьме и в свете дня
Воспоминаний мумия
Не радует меня.

И потому без ропота,
Смиряя чувств прибой,
Я приглушенным шепотом
Беседую с собой…

Без имени и отчества,
А просто некий я
Вдруг понял: одиночество –
Основа бытия.

Ни в тьме ночей, ни в свете дня,
Презрев насмешки и суровость,
Уйти не хочет от меня
Моя измученная совесть.

Был с ней я с детских лет знаком,
Уже тогда случались ссоры.
И за столом, и за углом —
Бесцеремонные укоры.

Живем недружно. Как ни злись,
Годами терпим эту муку.
Характерами не сошлись
И не способны на разлуку.

Но совесть все-таки — моя,
Хоть ни к чему ее старанья.
С ней до сих пор пытаюсь я
Наладить сосуществованье.

Рожденья плач и смерти стоны —
В них биологии права,
Неумолимые законы
Физического естества.

И тут же, дикие вне меры,
Растут, ничем не смущены,
Ума дерзанья, крылья веры,
Души пророческие сны.