Бенджамин Харшав - Язык в революционное время

В то же время есть все основания полагать (и это было замечено исследователями идейной истории сионизма), что внутри этой рамочной структуры продолжали повседневное существование несдававшиеся идиш и другие родные языки, хотя атаки на них не прекращались, в особенности со стороны фанатичной «Бригады защитников языка». На праздновании третьей годовщины Бригады в Иерусалиме в 1928 г. видный сионистский лидер Менахем Усышкин сказал:

Иврит превратился в «священный язык» или «возлюбленный язык»: официальные собрания и сионистские конференции проводятся на иврите, официальные сионистские лидеры, в том числе и те, кто не выучил иврита даже за тридцать лет членства в Сионисткой организации, выражают симпатию к этому языку, а потом ассамблея или конференция продолжаются не на иврите. <���…> Даже сегодня «ивритоязычные» [иврим] воспринимаются как «местные» в полном смысле этого слова [т. е. в британском колониальном, уничижительном смысле. — Б.Х.].

Опасных врагов Усышкин видел в «жаргоне» (т. е. в идише) и в английском, «языке для заработка» (сфат ха-парнаса). Конечно, Усышкин был фанатиком; даже в Одессе он выбросил величайшего ивритского писателя Менделе Мойхер-Сфорима из отделения Бней Моше [103] Общество палестинофилов, созданное в 1889 г. в Одессе сторонниками Ахад Ха-Ама. (Примеч. ред.) за то, что тот писал также на идише. Но в конечном итоге шаткий баланс в «языковой войне» склонился в Эрец Исраэль в сторону иврита. Хотя дома многие евреи поддерживали другие языки, подраставшее новое поколение, язык которого представлялся социальным идеалом и которое отказывалось учить язык родителей, принесло ивритскую речь и в их дома. Владели ли они ивритом в достаточной степени или нет, они говорили на нем под давлением общества и собственных детей. Как только иврит укоренился в качестве базового языка общества и единственного языка образования, лидерство перешло к новому поколению, воспитанному в ивритских школах.

Продолжающиеся волны иммиграции не пошатнули это равновесие, во-первых, потому, что многие приезжавшие из Европы пионеры уже знали язык из появившихся там новых ивритских школ и сионистских молодежных движений; во-вторых, потому, что мощное давление стабильного идеологизированного общества оказывало влияние на все волны иммиграции; и наконец, потому, что относительно просто приспособиться к языку уже сложившегося общества, как это происходит во всех странах иммиграции.

Молодежь, осуществившая революцию, представляла поколение per se. Они осознавали свою важность и историческую уникальность как маленькое элитарное ядро упорных, вдохновенных юношей и девушек, самостоятельно строивших свою жизнь. Они избавились от старого руководства своих партий в диаспоре и со временем стали преобладать в сионистских организациях по всему миру. И им нелегко было бы передать революционные вожжи следующему поколению. Власть в Эрец Исраэль, лидерство во всех партиях и организациях были в руках этих «обращенных в иврит», подобных Берлу Кацнельсону и Давиду Бен-Гуриону; у родившихся в Израиле и воспитанных на иврите молодых людей доступа к власти не было. Только поколение молодых офицеров времен Войны за независимость смогло выдвинуть второй эшелон новых лидеров (Игаль Алон, Ицхак Рабин, Моше Даян). До сегодняшнего дня большинство министров в израильских правительствах родились не в Израиле. Может быть, это явление и не проблема языка как такового, но оно отражает нечто в семиотике культуры.

Неприятие диаспоры и местечкового мира родителей заставило ашкеназских борцов за возрождение языка предпочесть для нового разговорного иврита то произношение, которое они считали «сефардским». Это социальное и идеологическое решение было столь радикальным, что требует более пространного пояснения.

В английском и других языках речевые модели изменялись в ходе истории, и правописание стабилизировалось довольно поздно. В иврите произошло обратное: освященное правописание Библии сохранялось на протяжении веков до мельчайших подробностей, но разные диалекты, возникшие у евреев, которые жили в разных странах и подвергались разным иностранным влияниям, породили несколько вариантов произношения одинаково пишущихся слов.

Ашкеназское произношение иврита сформировалось в Центральной и Восточной Европе после XIII в., а потом разветвилось на несколько диалектов, до настоящего времени сохранившихся в ортодоксальных общинах. Именно такой иврит привезли в Эрец Исраэль сионистские иммигранты. Оказавшись здесь, они отбросили даже иврит своего детства, загнали в дальние уголки памяти все, что могли выразить на этом языке, и избрали принципиально иное, «иностранное» произношение. Бен-Иегуда и первые носители иврита в Иерусалиме подчинились социальным причинам: в Иерусалиме сложилась сефардская община, члены которой считали себя наследниками славного испанского еврейства и носили гордый аристократический титул «чистых сефардов» (Сфаради тахор). Подобные коннотации нес в себе и их язык, на это указывает название общества сафа брура, т. е. «чистый», «точный» или избранный язык. Сефардская община не пользовалась ивритом в повседневной жизни, оставляя его только для точного чтения священных текстов, поэтому гласные не подверглись изменениям, а слова — контракции, как это происходило в живом языке — идише. Поэтому сефардское произношение казалось более престижным, чем произношение иерусалимских ашкеназских ультраортодоксов «старого ишува» (которые дважды подвергли Бен-Иегуду отлучению). Также в этом выборе чувствуется романтическое увлечение ориентализмом.

Были также «научные» обоснования для выбора сефардского произношения. Например, в Септуагинте (греческом переводе Библии) заметно размывание различия между библейскими огласовками патах и камац (они обе стали читаться как a); оттуда оно перешло в транскрипцию библейских имен в европейских языках (вроде Давид вместо ашкеназского Довид). Библейское различие между мильра и миль'эйль (расположение ударения соответственно на последнем и предпоследнем слоге) было известно ивритским грамматистам виленского Просвещения Бен-Зееву и Адаму Ха-Коэну Лебенсону (следовавшим традиции еврейских и христианских средневековых грамматистов). Предпочтение в большинстве слов отдавалось ударению на последнем слоге, что соответствует «сефардскому» произношению Ближнего Востока. Более важно, что именно так обозначаются ударения в библейском тексте, и фундаментальный подход к возрождению не мог этого не учитывать. Но библейские фундаменталисты могли также заявить, что точная разница между огласовками в Библии лучше сохранилась в ашкеназском, а не в сефардском иврите, и именно ашкеназим и йемениты не утратили разницу между патах ( а) и камац ( о), а также между твердым тав ( t) и мягким тав ( s). [104] Лауреат Нобелевской премии, ивритский писатель Агнон, который так до конца и не научился говорить с сефардским произношением, сожалел, что не было принято йеменское произношение; видимо, он не осмеливался упомянуть ашкеназское.