Бенджамин Харшав - Язык в революционное время

Хотя Бен-Иегуда знает, «что с научной точки зрения нет правильного или неправильного произношения» (205), он утверждает, что «диалект, которым пользуются западные [т. е. европейские] евреи, относится к позднему периоду, ко времени порчи и искажения языка» (212), и борется за «восточный диалект»: «Это тот диалект иврита, который жив в Эрец Исраэль, и любой, кто слышал его из уст молодого поколения, ошеломлен его красотой» (212). Но восхищение объединяет красоту и силу:

[Поскольку мы утеряли восточное звучание букв тет, айин, куф] мы лишили наш язык его силы и мощи нашим презрением к эмфатическим согласным, и из-за этого весь язык стал мягким, слабым, лишенным той специфической силы, которую придает слову эмфатический согласный.

Несмотря на принятие в школах сефардского произношения, Бен-Иегуда признавал его поверхностный характер и общий преобладающий вес ашкеназского наследия; он боялся, что, возможно, уже слишком поздно — ведь уже есть тысячи детей, говорящих на иврите, и их язык «такой невосточный, так обеднен по звучанию и силе по сравнению с восточным семитским языком!» (204). Действительно, когда в 1911 г. принялся за работу обновленный Комитет языка, видевший свою главную задачу в создании неологизмов, его члены решили выдвинуть на руководящие посты тех, «чье знание обоих языков, иврита и арабского, несомненно». Первый параграф Основных положений нового Комитета языка, написанных Бен-Иегудой, представленных Давидом Елиным и принятых Комитетом (опубликованы в 1912 г.), описывает «Функции Комитета» двумя пунктами:

1) подготовить язык иврит к использованию в качестве разговорного языка во всех сферах жизни <���…>

2) сохранить восточный характер языка <���…>

Вывод такой: надо требовать изучения произношения на специальных занятиях у учителя арабского языка [sic! [108] Реувен Сиван, издатель этого текста, предполагает, что в этом месте допущена ошибка и авторы хотели сказать «учителя иврита», но для такой конъектуры нет оснований, и почему нужно было бы подчеркивать, что ивритскому произношению должен учить именно учитель иврита? ]. В 1915 г. иерусалимский Комитет языка иврит постановил:

Обязать все школы Эрец Исраэль нанять специального учителя для обучения произношению и назначить на эту должность одного из алеппских мудрецов [т. е. не профессионального учителя и не члена ашкеназской общины, к которой принадлежали дети из новых поселений, а сирийского еврея, чьим родным языком был арабский! — Б.Х.].

(«Сефардское» произношение, которому было отдано предпочтение, на самом деле было произношением сирийских евреев; в городе Алеппо [Халеб] в Северной Сирии существовала влиятельная еврейская община.) Бен-Иегуда, который противился заимствованию слов для нового иврита из несемитских языков, полагал, что лучше всего использовать все арабские корни для обогащения языка иврит. Поскольку Бен-Иегуда и Давид Елин располагали влиянием на нескольких учителей иврита, сефардское произношение в целом было принято, но восточная природа выговора, о которой они мечтали, слишком сильно противоречила всей ментальности и интонациям новых иммигрантов и так никогда и не укоренилась.

Напротив, талантливый поэт и писатель ультранационалистических взглядов Зеев (Владимир) Жаботинский в своей книге «Еврейское произношение» (в 1930 г. он все еще делал попытки регулировать произношение!) выступал против арабского произношения и заявлял, что наши предки никогда не говорили «с арабским акцентом». Ханаан, доказывает он, был полон разных племен, включая «остатки народов Европы и Анатолии», т. е. арийцев (sic!), и всех их поглотили Иудея и Израиль:

Так создалась еврейская раса: «средиземная» раса, в крови и в душе которой смешаны и слиты черты и вкусы целого ряда северных и западных народов. <���…> Если для установления законов обновленного еврейского произношения мы вынуждены искать точки опоры в других языках, будем искать их не в арабском, а в языках Запада, особенно в тех, которые тоже родились или развились на берегах Средиземного моря. Я, например, уверен, что общий звуковой облик, «просодия» древнееврейского языка был гораздо более похож на фонетизм языков Греции и Рима, нежели на арабский.

Он продолжает:

Я открыто соглашаюсь и признаю, что, создавая набросок этого учебника, я руководствовался европейским, а не «восточным» вкусом. В моих предложениях читатель обнаружит ясную тенденцию избавиться от таких звуков, у которых нет основы в фонетике европейских языков, и насколько только возможно приблизить наше произношение к пониманию красоты звучания, доминирующего в Европе: к тому пониманию красоты, тому музыкальному мерилу, согласно которому, например, итальянский язык считается «прекрасным», а китайский язык — нет. Я выбираю это мерило, прежде всего, потому что мы — европейцы и наш музыкальный вкус тоже европейский, это вкус Рубинштейна, Мендельсона и Бизе. Но что касается объективной стороны проблемы, я также уверен, по причинам, разъясненным выше, что произношение, предложенное в этой книге, действительно ближе к «правильному» произношению, к древнему звучанию нашего языка в том виде, как на нем говорили наши далекие предки, чем то произношение, которое подражает арабским гортанным; не говоря уже о том неряшливом произношении, в котором отсутствует какой бы то ни было порядок, закон или вкус, которым мы жаргонизировали [т. е. идишизировали] нашу речь и испортили наш язык, один из восхитительнейших и благороднейших языков мира, до степени шума без вариаций и без характера.

Итак, Жаботинский тоже проповедовал возрождение произношения как часть идеологического и эмоционального наследия; но в его видении «красоту» олицетворяет не арабский, а итальянский, тогда как идиш (которым он сам пользовался в политических речах и статьях) еще уродливее арабского. Он даже находит бесхитростное подобие в идеальном английском языке: «Вкрадчивое „а“, например, [109] Подобно ивритским буквам айин и хет в конце слова, требующим дополнительной гласной а после предыдущей гласной: рэах, коах, луах и т. д. — характерная особенность английского произношения: pair, deer, door, poor произносятся вроде „ пеа, диа, доа, пуа“ — с намеком на „аин“ в конце [sic!]» (7).

Несмотря на то что Жаботинский тоже уверен, что невозможно угадать, как звучало ивритское произношение во времена наших предков, он не сомневается в том, что

одно ясно — их произношение отличалось невероятной отчетливостью. Они говорили без поспешности, не проглатывали согласных, не путали гласных — одним словом, они не знали той неряшливой речи, которая теперь слышна на наших улицах.