Вадим Елисеефф - Цивилизация классического Китая

Люди, которые стоят в ожидании у дверей высоких чиновников и министров; бегущие за теми, кто облечен властью, те, кто в момент, когда можно двигаться, не знают, двигаться им или нет; те, кто в момент, когда нужно открыть рот, колеблются, нужно говорить или промолчать; те, кто барахтаются в грязи, не испытывая никакого стыда; те, кто постоянно нарушает уголовные законы и подвергается наказаниям, несмотря на то у них всего один шанс из тысячи получить звания, но которые не прекращают своей деятельности до тех пор, пока не умрут от старости, — если задать вопрос, на чей образ жизни больше похоже существование этих людей — мудреца или человека низкого звания, то что ответят люди?

Я, Хань Юй, услышал эти речи и их полностью одобряю. Я подношу им вино и слагаю в их честь песню».

Казалось, круг замкнулся. Пример строгого Хань Юя еще раз свидетельствует, что в действительности внутри самой цивилизации особенности существования определялись не предвзятыми мнениями доктрин, а самим образом жизни. Возможно, стоит вспомнить Се Линюня (385–433), который когда-то отмечал, что все просто зависит от склада характера.

Каждое общество, которое стремится быть единым целым, озабочено тем, как выглядит его прошлое. Сыма Цянь когда-то в своих «Исторических записках» рассмотрел по порядку всю длинную цепочку древних династий, которые управляли Китаем на заре первой классической эпохи в его истории. Затем история получает своеобразный знак качества, когда на заре зарождения китайской библиографии, в середине III в. н. э. Чжэн Мо признал существование четырех категорий книг: классические тексты, философские произведения, книги по истории и чисто литературные произведения.

Начиная с этого момента история мало-помалу стала политическим инструментом. Накапливаются компиляции, искусственные и бездушные тексты, не становится более живой осмотрительная и неприметная личность историка. Он воспринимается как необходимый посредник, искусная и ловкая машина, задача которой воспроизводить глухое эхо, которое больше не слышат живые.

Тем не менее просвещенные слои протестовали против подобной деградации истории, и в VIII в. начинается новый период ее расцвета. Вне официальных дрязг, история снова становится носителем достоверной и истинной информации о прошлом.

Самый ранний известный на сегодняшний день историографический трактат датируется началом VIII в. Это произведение Лю Чжицзи (661–721), который гордился своим происхождением по линии династии Хань. На двоюродного брата его деда в первые годы династии Тан были возложены обязанности историографа. Этой же должности благодаря своей настойчивости достиг и Лю Чжицзи. Произошло это в смутные времена, когда власть выскользнула из рук императрицы Вэй.

Лю Чжицзи не замедлил проявить свой дурной нрав, выступив против всего того, что делало бессмысленной его профессию: против работы в коллективе, которая исключала возможность разумного обобщения; против запрета на доступ к документам, которые, что парадоксально, скрывали от архивистов; против невозможности — из-за коллективной работы и из-за нового права правительственного контроля — для историка без риска писать то, что он думает; против необходимости приспосабливаться к планам и инструкциям, введенным политическими властями; наконец, против устранения тех, чья порядочность оказалась тягостной для властей. Понимая, что его идеи, как и методы, не добьются успеха у коллег и еще менее благосклонно будут восприняты вышестоящим начальством, которые вообще не принимали его во внимание, Лю Чжицзи изложил свою точку зрения в произведении, которое называлось «Общие положения истории» («Шитун»), Оно было закончено в 710 г.

Впрочем, понимание Лю Чжицзи ремесла историка в своем основании было очень похоже на то, к чему призывало официальное направление: государство, писал он, обладает правом наблюдать за редактированием правильной истории, источника примеров для потомства. В то же время если Лю Чжицзи превозносил отмену длинных списков предзнаменований, которые еще недавно заботливо упоминали в официальных произведениях, то делал он это не из-за скептицизма по отношению к этим чудесам, в которые он твердо верил, а из-за собственного упрямства. Библиографические каталоги, как и астрономические наблюдения, казались ему бесполезными, так как они не способствовали развитию моральных умозаключений.

Тем не менее «Общие положения истории» содержали в себе несколько революционных предложений. Например, это произведение провозглашало связь человека с той территорией, откуда он ведет свое происхождение, — своеобразный детерминизм, похожий на манеру мадам де Сталь. [87] Анна Луиза Жермена де Сталь (1766–1817) — одна из крупнейших фигур, стоявших у истоков французского романтизма и современной литературной критики. На долгое время забытый, Лю Чжицзи был прославлен в правление династии Юань, его легко смогли представить отцом китайской текстуальной критики. Он проповедовал необходимость правильно переводить произносимые слова, «чтобы можно было действительно полагаться на людей прошлого». Он требовал обязательного отражения в истории как плохого, так и хорошего, упомянув в связи с этим своего собственного отца, а также представив, каким бы мог казаться в таком случае Конфуций. Это недоверие к видимой стороне текстов великих учителей прошлого можно увидеть уже у Мэн-цзи. Однако Лю Чжицзи привнес новый элемент, надежду на решение этой проблемы. В качестве рецепта он предлагал углубленное изучение текста, проверку его внутренней однородности и его правдоподобности, наконец, сравнение изучаемого текста с другими источниками. Развивая до конца свою идею, он дошел до того, что подверг критике самые священные основания цивилизации, отрицая существование «небесного декрета», который, согласно Сыма Цяню, породил создание империи. Наконец, отрицая священный характер классических текстов, которые он исследовал, оценивал и изучал как простые документы. Чтобы лучше оценить интеллектуальный вклад критического ума Лю Чжицзи, нужно просто вспомнить тот переворот, который несколько веков спустя вызвали в Европе успехи в толковании Библии. К сожалению, принципы Лю Чжицзи долгое время оставались мертвой буквой, и сегодня историк только с большой осторожностью изучает истории, составленные в эпоху Тан.

В целом изучение этой эпохи обнаруживает постоянный разрыв между теорией и практикой. Это легко объясняется тем фактом, что сами современники правления династии Тан поддались соблазну головокружительных умозаключений, отрезанных от своих материальных оснований. История танской администрации может в некоторой степени быть представлена как постоянная неприспособленность теоретической модели к практической реализации идеи. Хорошим примером в этом вопросе является проблема регулирования вод.