Андрей Фесенко - Русский язык при Советах

Употребление неправильных ударений приняло такой массовый и катастрофический характер, что А. Ефимов, автор вышедшей тиражом в 75.000 книги «О языке пропагандиста» (Моск. рабочий, 1951), оказался вынужденным снабдить свою работу «Словарем правильного произношения» наиболее употребительных слов [63].

Можно указать и на случай, запомнившийся авторам. В 1939 году, в период повышения грамотности студентов (!), аспирант-филолог Киевского университета Р. начал свою вступительную лекцию русского языка на историческом факультете следующей многообещающей фразой:

– Хотя многи?е из вас не умеют грамотно писать, но я научу вас.

В добавление к вышесказанному можно упомянуть, что перемещение ударения не ограничилось именами существительными, так оно распространилось и на имена прилагательные:

заво?дский – заводско?й,

пла?новый – планово?й.

Насколько ударение в современном русском языке является одним из наиболее неотстоявшихся моментов, можно судить по тому, что некоторые прилагательные имеют параллельную трехвариантность:

фла?нговый – фланго?вый – флангово?й.

Как видим, с переходом ударения на последний слог изменилась и огласовка ударенного окончания.

Здесь следует указать на то. что в области орфоэпических устремлений некоторое время после Революции господствовала тенденция утвердить в прилагательных мужского рода окончание «-ой» даже в словах с неконечным ударением (ру?сской, вели?кой и т. п.), что явилось влиянием московского говора. Но это явление не распространилось на литературу, а ограничилось практикой (да и то недолговременной) московского радиовещания.

В литературном, как разговорном так и письменном языке сохранилась орфоэпическая (соответствующая и современной орфографии) традиция Петербурга-Ленинграда [64].

Интересное и, пожалуй, справедливое объяснение этому находим у видного английского «русиста» W. K. Matthews (The Structure and Development of Russian, p. 170):

«…Уничтожение значительной части среднего класса и дворянства и наплыв в обе столицы множества говорящих на разнообразных диалектах, равно как и рост грамотности, – всё это привело к упадку московского «стандарта» русского языка и утверждению консервативного правописания-произношения в большей гармонии с ленинградским «стандартом». (Перевод наш. – Ф.).

Просторечные ударения коснулись также и глаголов. Например, очень распространенными в общеразговорном языке стали такие формы, как:

зво?нишь, -ит, -им, -ите, -ят вместо звони?шь, -и?т, -и?м, -и?те, -я?т;

по?нял, -а, -и вместо поня?л, -а?, -и?,

где перемещение ударения, очевидно, свидетельствует об общей тенденции отмирания окончаний при спряжении глаголов, связанной с перенесением ударения на корень-основу.

В связи с очень важным для литературного языка моментом ударения и огласовки необходимо особо остановиться на судьбе подударного «е». Следует отметить, что академик Обнорский, на которого мы уже неоднократно ссылались, проявил здесь некоторую, мы бы сказали, неустойчивость. Так, например, «законный» приоритет признается им за нейотированными формами «е» в суффиксах прилагательных причастного происхождения, но параллельно, с якобы единственно правильной огласовкой «иноплеменный» допускается и «разноплемённый». Несколько пуристическим может показаться и требование акад. Обнорского произносить «рассек» и «осекся» вместо вошедших в общий язык «рассёк» и «осёкся».

Попутно упоминаются и имена существительные, где йотирование воспринимается, очевидно, как особо кощунственное: «опёка», «издёвка», «смётка», «слёжка». Здесь нам кажется, что по трудно определимым причинам крайние слова этого ряда – «опека» и «слежка» действительно задержались в разговорном языке в своей старой нейотированной огласовке, в то время как «издёвка» и «смётка» не могли бы уже быть заменены «издевкой» и «сметкой» [65].

Неустойчивое положение или, лучше скажем, неустоявшаяся, «неповсесловно» распространившаяся тенденция йотирования подударного «е» вызывает необходимость посильной для руководящих кругов регламентации правописания «е» – «ё». Но выделение и печатание «ё» как самостоятельной литеры проводится не повсеместно в Советском Союзе, на что и жалуется упоминавшаяся нами выше А. Гвоздева (см. цит. соч., стр. 119).

Переходя к разбору морфологических изменений в послереволюционном русском языке, следует отметить, что большинство из них в той или иной степени связаны и с семантическими моментами. Это очень ярко сказалось на проблеме рода.

В своей статье «Новые слова» (Красная Новь, № 4, 1939) Л. Боровой правильно отмечает, что «полное уравнение женщины в правах с мужчинами во всех областях общественной жизни и почти во всех профессиях произвело также очень заметные перемены в языке».

Далее, подкрепляя свою посылку убедительными конкретными примерами, автор статьи продолжает:

«Это сказалось прежде всего в исчезновении слова «женщина» перед наименованием многих профессий… Наряду с летчиком существует теперь летчица, наряду с диктором – дикторша. (Особенно это показательно для военного времени – добавим мы: «На батарее были девушки-зенитчицы, прибористки…, разведчицы». – Гроссман, Годы войны, 174). Но такое словообразование возможно было только в отношении новых профессий. Прибавление окончания женского рода к названию старой профессии часто оказывалось невозможным, потому что такие слова уже ранее существовали в языке, но значили они совсем другое: «инженерша» означало исторически жену инженера, а не инженера-женщину. Поэтому инженер, конструктор, строитель, архитектор, водолаз, профессор, доктор, композитор и т. д. стали обозначать специалистов обоего пола без различия. Так же укрепились для обоих родов без различия слова политического языка: агитатор, парторганизатор, секретарь парткома или месткома».

Интересное и убедительное объяснение того, почему за многими именами нарицательными одушевленными, формально словами мужского рода, могла закрепиться двойная функциональность – мужского и женского пола – находим у проф. В. Виноградова в его труде «Русский язык» (стр. 62 и стр. 68):

«…в категории мужского рода ярче выражена идея лица, чем идея пола (ср. человек и отсутствие формы человечица). В именах существительных, являющихся именами женщин, идея пола ощущается резче и определеннее».

«Дело в том, что слова мужского рода, относящиеся к категории лица, прежде всего, выражают общее понятие о человеке – его социальную, профессиональную или иную квалификацию, независимо от пола. Формой мужского рода характеризуется имя человека вообще. Поэтому названия лиц в форме мужского рода могут относиться и к женщинам, если нет упора на половую дифференциацию особей. В категории мужского рода очень заметно значение социально активного лица».