Андрей Марчуков - Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Впрочем, этнографизм в произведениях Гоголя играл фоновую роль, притом подчас ради литературного удобства или по незнанию он подавал этнографический материал по-своему, «неправильно» с точки зрения строгой достоверности (и это ему некоторые критики ставили в вину). Но не этот этнографизм и даже не малороссийская тематика как таковая, а литературный талант способствовал успеху и «Вечеров», и «Миргорода».

Сила таланта писателя, впервые открывшаяся в «Вечерах», не только принесла Гоголю широкую известность, но и закрепила за ним образ весельчака и юмориста (а некоторые из его повестей даже несли в себе водевильные черты). Впоследствии об этом своём образе Николай Васильевич вспоминал с досадой, как об увлечении молодости, которое оставил в прошлом, но которое публика продолжает от него ждать и дальше и потому не всегда способна верно оценить его новые вещи, более глубокие и серьёзные по замыслу и поднимаемым в них проблемам. В том же 1835 году, что и «Миргород», выходят его «Арабески», которыми Гоголь хочет изменить сложившуюся о себе репутацию как о весельчаке — рассказчике украинских анекдотов и предстать настоящим писателем — художником и мыслителем [183]. Именно в «Арабесках» он помещает свои статьи по искусству и истории, печатает повести «Портрет», «Невский проспект» и др. Но далеко не все были готовы увидеть в Гоголе не пасечника Рудого Панька — рассказчика «Вечеров», а серьёзного писателя.

Его украинские произведения были чудесные, яркие, неповторимые по художественной силе, но всё же — произведения эпохи романтизма. И образы, и сюжеты, и фантастические элементы (в огромной степени способствовавшие их успеху) наравне с этнографизмом создавали не реальный мир, не существующую жизнь во всех её сторонах и проявлениях, а окутанную малороссийской прелестью весёлую, игровую, порой героическую, порой смешную, порой страшную — но сказку. Впрочем, сказки тоже нужны людям, иногда даже больше, чем самая откровенная правда жизни. А кроме того, эти «сказки» вполне укладывались в тот образ Украины, который уже складывался в российском сознании, и немало способствовали его укреплению.

По мере взросления Гоголя как человека и писателя, под влиянием новых мыслей и впечатлений, будет меняться и его образ Малороссии, который станет более реалистическим. Это проявится уже в «Миргороде», где в «Вие» очень живо передан быт учащихся Киево-Могилянской академии и семинарии — в не столь уж отдалённом прошлом являвшихся особой социальной и культурной группой малороссийского общества, а в «Тарасе Бульбе» — казачьи нравы и бытовые стороны той поры. В «Старосветских помещиках», одном из самых любимых произведений самого Гоголя, вырисован особый мир провинциальной малороссийской усадьбы тех самых «наименее переменившихся» под воздействием нового суетного века малороссиян, сам образ тихой и патриархальной Малороссии.

В «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» возникает образ уездного украинского городка и столь же уездных его обитателей. Конечно, провинциальная жизнь далеко не исчерпывалась этими типажами, так же, как и помещики вовсе не сплошь состояли из Коробочек, Маниловых и Собакевичей. Это была не сама жизнь, а «всего лишь» литература [184], тем более литература, всё больше приобретавшая черты «душеведческой», в которой герои — и не образы даже, а олицетворения неустройств человеческой души — человеческой вообще и автора в частности.

Именно так — как наглядное воплощение какого-либо порока, и в том числе своего собственного, объяснял Гоголь сущность многих своих персонажей. По этому поводу он говорил: «Я не любил никогда моих дурных качеств (которыми, как считал, был наделён во множестве — к себе Гоголь относился предельно строго. — А. М .). По мере того, как они стали открываться, усиливалось во мне желание избавляться от них, необыкновенным душевным событием я был наведён на то, чтобы передавать их моим героям. С тех пор я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моею собственной дрянью. взявши дурное свойство моё, я преследовал его в другом звании и на другом поприще». И потому-то «никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мною» [185].

Но всё равно — и этот уездный городок, и патриархальность старосветской усадьбы с её небольшими двориками, частоколом, обвешанным связками сушёных груш и яблок, за который «не перелетает ни одно желание», лежащим возле амбара ленивым волом, сливались в общий образ Малороссии, а пусть и созданные фантазией писателя, но такие возможные Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович или судья Демьян Демьянович — в настоящие, живые типы её обитателей.

А потом, перед глобальными загадками и вопросами, которые Гоголь поставит перед собой, когда предметом его внимания как мыслителя и художника станет человек и его душа, Малороссия уйдёт на задний план, хотя любовь к ней он пронесёт через всю жизнь. Но вот как раз тогда, изучая историю России и постигая её сущность, он серьёзно задумается о судьбах и своего Отечества, и своей малой родины, об их будущем, которое он хотел видеть единым — политически, культурно, национально. А пока стремительно ворвавшийся в литературу молодой человек и писатель Гоголь черпает вдохновение в близком ему по рождению украинском материале.

Гоголевский образ Малороссии складывается из нескольких составляющих. Помимо фольклорно-этнографического образа «народа», это история края, а также тот географический ареал, где этот народ живёт и где совершается его история. Ареал этот формируется, во-первых, ментальными границами региона, а во-вторых, его природными условиями.

При формировании образа той или иной территории климат, природные объекты и т. п. играют не меньшую роль, чем её население и историческое прошлое. Если последние закладывают отношение к этой земле, то природа создаёт её зримый образ. Вообще географические объекты фиксируются сознанием тогда, когда заметно отличаются от привычных или сами по себе являются чем-то необычным. Именно диковинная природа (дремучие леса, высокие горы, знойные пустыни, могучие реки) обращают на себя первое внимание. И уже потом взгляд фиксирует социальное пространство — города, деревни, облик и привычки народа. Когда природа более-менее одинакова, природные объекты не замечаются, если только не несут на себе особой смысловой нагрузки (как, скажем, Волга в русском сознании). Так, близкая к России, почти одинаковая с ней в природном, а после и в культурном отношении Западная Европа рассматривается в русской литературе как, прежде всего, не географическое, а социальное пространство [186].