Андрей Марчуков - Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

При взгляде на Малороссию основное внимание тоже уделялось не природным объектам. До Карпат было далеко, воображение поражали разве что курганы, и в целом отмечался южный климат. Последнее, правда, было достоинством не одной Украины, но южной местности вообще.

И всё равно роль природы в создании Гоголем образа Украины трудно переоценить.

Показательно, как вспоминала Малороссию А. О. Смирнова (урождённая Россет), фрейлина, светская львица и одна из самых доверительных корреспонденток Гоголя: «И я родилась в Малороссии, воспиталась на голушках и варениках, и как мне ни мила Россия, а всё же я не могу забыть ни степей, ни тех звёздных ночей, ни крика перепелов, ни журавлей на крышах, ни песен малороссийских бурлаков. Всё там лучше, чем на севере». Дальше Александра Осиповна заостряла внимание Гоголя (а это писалось именно ему) на геополитическом значении этого пространства: именно «чрез Малороссию пройдём мы в Константинополь, чтобы одружиться и слиться с западными собратьями славянами» [187].

«И я хохличка», кокетливо говорила иногда о себе эта утончённая аристократка французских кровей. В детстве Александра Россет жила в имении своих родственников под Николаевом, отсюда и степной пейзаж как воспоминание детства. Как видим, именно природа сформировала её восприятие Малороссии. А может, не только детские воспоминания послужили тому причиной, но и творчество самого Гоголя, его описания степи и украинских ночей?

А Гоголь был высочайшим мастером эмоционально насыщенного пейзажа, передающего дух и смысл места. Были, конечно, и те, кому не нравилась длинная «описательная проза». Так, известный журналист и литератор Фаддей Булгарин жаловался, что, пролистывая «Вечера», утомился: «Не терплю многословия и длинного описания бугров и рощей» [188]. Знал бы он, что впереди будут такие «многословцы», как Фёдор Достоевский и Лев Толстой, и такие мастера описания тех самых «бугров и рощей», как Иван Тургенев и Константин Паустовский! Но большинство читателей придерживалось другого мнения. Ведь гоголевские описания природы читаются как поэзия.

Его ландшафт слагается из нескольких составляющих: образа украинской ночи и неба, образа степи, образа рек, но в основном Днепра, и образа сада, хотя последний больше тяготеет не к миру природы, а к социальному пространству, к миру людей.

У Гоголя Малороссия предстаёт как тёплый южный край. Не случайно, что действие всех гоголевских произведений на украинскую тематику происходит в тёплое время года — летом или весной. Даже осень в Малороссии, по его словам, «благоухающая и славная», «со своим свежим, неподдельным букетом» [189]. Свой отпечаток наложила и реальная география (ведь Украина — это юг), и традиция её восприятия именно как «юга», особенно на контрасте с северной (и не только географически) Россией. Но велико здесь и влияние личности самого писателя, не любившего зиму и холод.

Особняком стоит лишь «Ночь перед Рождеством», да и там выбор сезона продиктован самим сюжетом. Впрочем, зима в этом волшебном краю тоже сказочная: ясная, с яркими звёздами, скрипучим снегом и морозцем, который только бодрит кровь. Даже метель в Диканьке — и та дело рук пакостника-чёрта. Как непохожа эта волшебная и сказочно красивая зима на жёлтую свистящую метель, слепым роком вторгающуюся в людскую жизнь, из одноимённой повести Пушкина, или на его же непроглядный, смертельно опасный степной буран из «Капитанской дочки»! Да и холодная петербургская зима с её колючей вьюгой из «Шинели» Гоголя уже совсем другая. Иные эстетические задачи, иной сюжет, иная роль самой зимы. И иное восприятие пространства.

Поистине, невозможно переоценить роль личности писателя, его психологических и даже физических особенностей, когда речь заходит о формировании массовых образов, и в том числе образов природы той или иной местности. Фиксируют ли они всё бесстрастно, таким, как оно есть? Или подмечают то, что им самим ближе по натуре, а потом на основе реальности и своего ощущения создают новый образ, который и усваивается массовым сознанием? Смог бы, скажем, Пушкин с такой нежностью запечатлеть осенние пейзажи, если бы не любил и не понимал осени с её «красою тихою, блистающей смиренно»? И каким был бы наш образ русской природы, а с ним и самой России, если бы не Пушкин, если бы он смотрел на неё и чувствовал по-другому? Ведь и в России бывает жара, и в России есть буйство красок и пышность цветения. Но русский пейзаж, русская природа (и это идёт во многом от Пушкина) неразрывно связываются с красотой тихой, простой, неброской, но притом удивительно чистой, нежной и какой-то прозрачной. Без экспрессии и насыщенных мазков. Такова поэзия Пушкина. И такова сама Россия.

А гоголевская Малороссия — это знойный полдень. «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно-жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное, и голубой, неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землёю, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нём ни облака. В поле ни речи. Всё как будто умерло; вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдаётся в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие тёмную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пёстрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало — река в зелёных, гордо поднятых рамах. как полно сладострастия и неги малороссийское лето!» [190].

В промозглом петербургском климате этот летний день вспоминался ещё ярче, ещё обольстительнее. Упоминание о Петербурге тут не случайно. Созданию поэтического образа Малороссии помогали не только имевшаяся литературная традиция и эстетические вкусы эпохи, не только талант писателя, но и личные ощущения, а также те идеальные образы и воспоминания, которые стали Гоголю особенно близки в далёкой северной столице.

Сам Гоголь позже писал об этой своей творческой особенности так: «Уже в самой природе моей заключена способность только тогда представлять себе живо мир, когда я удалился от него. Вот почему о России я могу писать только в Риме. Только там она предстоит мне вся, во всей своей громаде» [191]. Аналогичным образом обстояло дело и с его украинскими произведениями, написанными в Петербурге.