Светлана Молева - Единородное Слово. Опыт постижения древнейшей русской веры и истории на основе языка

Теперь, думается, нас не сможет удивить явно православное взывание «Боже Правый, Боже Единый» в ставшем отныне доступным тексте Перуджианского камня. Напротив, его следует рассматривать как верное свидетельство распространенности монотеизма в арийской среде народов задолго до появления иудеев на исторической арене, а также существования правой веры, наряду с иудейской религией, в ветхозаветный период.

Но не только идея единобожия характеризует православную веру, не меньшее значение имеет здесь представление о троичности Божества. И этот догмат (вовсе отсутствующий у иудеев, более того: до сих пор вызывающий их ярое отторжение) оказывается не менее древним, чем представления монотеизма. Триединство Бога прослеживается во многих арийских религиях, причем «хотя три фигуры главных богов в различных индоевропейских религиях различны <���…> однако имеется инвариантная, а именно трехчастная структура, и она всюду одна и та же. Таким образом, общность индоевропейских религиозных представлений, возможно, вскрывается на уровне инварианта, а не на уровне частных, “культурно-специфических” проявлений»…» /12/.

Идея троичности Бога отражена в символических изображениях уже в периоды палеолита и неолита повсеместно в Европе и Азии. «В числе древних графем есть такие, которые выражают идею единства троичности <���…> три знака солнца, разные по прорисовке, расположены вокруг центрального, имеющего три пучка лучей и, очевидно, воплощающего в себе единство божества, которое пребывает поочередно в трех состояниях» /13/.

Идея раскрытия Единства в Троице в ходе религиозной борьбы на протяжении истории (ибо в конечном счете вся историческая борьба религиозна) могла, как представляется, породить, с одной стороны, многобожие язычества, а с другой – изолированный в себе до единичной самодостаточности иудейский монотеизм. Но и то и другое – лишь отклонения от путей правой веры.

Следующее важное основание православного исповедания – мессианизм – также трудно признать порождением либо прерогативой еврейского народа (который как раз и не узнал и не признал пришедшего Спасителя), о чем говорил уже Хомяков и что свидетельствует опубликованный ныне текст Перуджианского камня. Народ, который создал этот текст, ожидал явления Мессии Христа и готовил его многие тысячелетия, задолго до появления начал Ветхого Завета.

Вообще, принимая без должного религиозного и научного исследования веками внедряемую версию о происхождении христианства от верований древних евреев, не принято обращать внимания, насколько мало в них общего. Если же это предубеждение подвергнуть испытанию фактами при содействии здравого смысла, то возникнет предположение, что христианство явилось словно бы в обход иудаизма (если не вопреки ему) – как наследование и развитие издревле существовавшей и никогда не забытой правой веры. Иначе говоря, «вся история правоверия от Адама до наших дней», если воспользоваться определением К. Н. Леонтьева /14/, обязана иному носителю, нежели нас приучили думать.

«Не без причины, не без внутреннего духовного повода, не без связи со всем духом Евангелия И. Христос, конечно, разрушал наличный религиозный культ, который был при Нем. Пустая отговорка, что Он, “однако, входил в храм” <���…> Он в храм входил потому, что там был собравшийся народ, которому Он и проповедовал <���…> Как известно, никакой литургии в ветхозаветном храме не происходило <���…> Богослужение, или, точнее, замещение его <���…> заключалось исключительно в жертвоприношениях <���…> Что же сделал Иисус, как только вышел перед народом? “И опрокинул столы торгующих, и рассыпал деньги их, и, взяв бич, выгнал их из храма, говоря: дом молитвы не делайте домом торговли ”. <���…> Но что это было для того времени ? Полное разрушение культа <���…> Две религии разошлись, как два взаимные проклятия. А у нас-то пытаются соединить: “одно продолжает и развивает другое”. Хорошо “развитие”…» /15/.

С осознанием того, что Древняя Палестина(санскр. пал – раздваивать) явилась центром противостояния двух непримиримых по духовной сути вер – древлеправоверия и иудейства, – снимаются все кажущиеся противоречия как Ветхого, так и Нового Заветов, не требуя более смутных и неубедительных «книжных» толкований.

Тогда объясняется и невыводимость Нового Завета из Ветхого, хотя они и продолжают существовать рядом: арийское предание об умирающем и воскресающем Боге – Спасителе человечества и иудейские чаяния Мессии как земного царя, который подчинит «избранному» народу все другие народы; долгое отсутствие в иудействе представлений о бессмертии души и загробной жизни; отсутствие преемства в таинствах; несовпадение календарной стороны верований и, напротив, полное соответствие праздников православия празднованиям арийских народов, вплоть до слияния с так называемым языческим или народным календарем Древней Руси; наконец, самообожествление и осознанное («…кровь Его на нас и на детях наших» /Мф 27:25/) жертвоприношение – распятие Христа – иудеями.

Указывая фарисеям на несовместимость Ветхого и Нового Заветов, Господь неоднократно говорит: «никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды, а иначе и новую раздерет, и к старой не подойдет заплата от новой» /Лк 5:36/; «никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино порвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут, но вино молодое надобно вливать в мехи новые» /Мк 2:22/. И тем ясно отрицает преемственность, которая нам почему-то представляется не вызывающей сомнений.

Чрезвычайно важное значение для данного исследования, тесно связанного с вопросами языка, имеют выводы современного богослова протоиерея Льва Лебедева: «…очевидно, что язычество – это духовное состояние людей, получивших разные языки, которое характеризуется особой приверженностью “замыслам суетным”. “Языки”-народы перестали понимать друг друга и, забыв язык первозданного Адама, неизбежно лишились возможности так понимать Бога-Творца своего, так общаться с ним, как Адам» /16/.

Не стоит гадать, какой из языков следует считать «языком Адама»: сущие языки разнятся лишь по степени близости к этому первоначальному. Но здесь важно то, что, заговорив на столь близком к современному русскому языке, Перуджианский камень открывает древние корни, которые оказываются созвучны и в Египте, и в Шумере, и в Палестине, и на Руси. Русский язык дает возможность расслышать в дальних и «заимствованных» словах их сопричастность, восхождение к древним росским корням. И это не случайность совпадений, а хранимое нашим языком ведение изначальной религии и древнейшей истории народов, в том числе самих росов.