Василий Молодяков - Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

Друзей разделяло и отношение к Французской революции. Моррас отвергал всё связанное с революцией, которую, как он говорил, «дерзают называть “французской”» и которая “велика” лишь по масштабу принесенных бедствий». «Неизжитый до сих пор кризис, вызванный революцией, только разобщает, принижает и ослабляет нас» [95] Maurras Ch. Sur la cendre de nos foyers. P. 29. , – напоминал он. Дополнительным поводом для негодования служило то, что за границей «французские идеи» стали синонимом революционных идей – вне зависимости от их положительной или отрицательной оценки, – то есть «варварства и анархии», по терминологии Морраса. Вряд ли он прошел мимо речи Альфреда Розенберга, произнесенной 28 ноября 1940 г. в оккупированном Париже. «Мы отлично знаем, – заявил нацистский идеолог с трибуны Бурбонского дворца, где еще недавно заседала Палата депутатов, – что в конце XVIII века у французского народа не было другой альтернативы, кроме как погибнуть или поискать спасение в революции. То, что Франция совершила эту революцию, несомненно, является знаком ее неиссякаемой жизненной силы». Розенберг пояснил, что нацисты боролись с идеями и наследием Французской революции и победили их «на полях сражений Фландрии, Лотарингии и северной Франции» [96] Цит. по: Anthologie de la nouvelle Europe. Présentée par Alfred Fabre-Luce. Paris, 1942. P. 256–257. . Но признание ненавистной революции «знаком неиссякаемой жизненной силы» его страны в устах трибуна дважды ненавистной – немецкой и расистской – идеологии могло послужить Моррасу лишь еще одним аргументом и против революции, и против Германии.

Напротив, Баррес признавал революционеров – «даже ужасных головорезов 93-го года, не их дела, но их порыв [97] «Суть доктрин мало значит, важен порыв», – заявил он в 1893 г. (HMJ, 35). » (МСВ, 140), – но отказывался считать Клемансо и Жореса их наследниками. «Без революции я не стал бы тем, кем стал, – повторял он. – Я обязан ей своим возвышением в обществе» (HME, 43). «Склонный развивать все проявления чувства, Баррес полностью принимал наследие наших отцов. Моррас стремится сохранить только подлинные ценности, искореняя вредные элементы. Первые для него совпадают с исконно нашими, латинскими и западными, порожденными нашим гением. Вторые оказываются занесенными извне: анализ позволяет выявить их восточное, семитское, немецкое или пуританское происхождение» [98] René de Planhol. L'œuvre de Charles Maurras // Charles Maurras. Le bibliophile Barthou. Paris, 1929. P. 51–52. .

Расходились они и в оценке Наполеона. Моррас отвергал его как «дитя революции», как создателя централизованного бюрократического государства, уничтожившего исторические провинции, и как воплощение «административного деспотизма». Внук офицера Великой армии, Баррес почитал «корсиканца» как великого государственного деятеля и полководца и романтически славил его как «учителя энергии». В статье 1893 г., озаглавленной этими словами, он писал: «Изучение и понимание Бонапарта – великая школа. Речь не о политических выводах, но о просвещении. <���…> Став легендой, великие люди питают нашу волю. А сейчас французской расе [99] Позже он предпочитал говорить о «французской нации», а не «расе» (SDN, I, 20). «Было бы в высшей степени антиисторично считать всех тех, кто в конце XIX в. расширительно толковал термин “раса”, законченными расистами»: Руткевич А. М. Политическая доктрина Ш. Морраса // Моррас Ш. Будущее интеллигенции. остро не хватает именно воли» (ВМС, 634). Слово «энергия» стало ключевым для Барреса, назвавшего вторую трилогию – свое самое знаменитое произведение – «Роман национальной энергии» («Беспочвенные» [100] Устоявшийся перевод, хотя введенное Барресом в широкий обиход слово Déracinés точнее переводится как «лишенные корней», «оторванные от почвы» или «вырванные с корнем». , «Призыв к солдату», «Их лица»).

Политическое сотрудничество Барреса и Морраса началось осенью 1894 г., через шесть лет после начала личной и литературной дружбы. Старший редактировал «La Cocarde» – «превосходную маленькую революционную газету, где не было только оппортунистов, потому что в ней побратались монархисты, бонапартисты, социалисты и анархисты» (МЕМ, 133), по определению младшего, который всё больше увлекался политикой. Оба участвовали в кампании за федерализм и децентрализацию. Централизаторскую политику «гениального» Наполеона Баррес оправдывал условиями времени и утверждал, что «сегодня Бонапарт смело изменил бы тактику и децентрализовал Францию» (SDN, II, 216). Пытаясь вернуться в парламент в 1898 г., он положил в основу программы «национализм – протекционизм – социализм» предотвращение влияния «чужаков» на французскую политику и защиту местных тружеников путем ограничения иммиграции и прекращения натурализации (SDN, II, 160–168; 186–207).

В переписке с Моррасом эти темы занимают куда большее место, чем «дело Дрейфуса». 5 января 1895 г. Баррес присутствовал при разжаловании капитана и написал об этом (SDN, I, 142–145), но кампания за его оправдание началась только через два года.

Дрейфусары рассчитывали привлечь популярного писателя в свои ряды. Молодой Блюм, социалист и «барресист», уговаривал его выступить в защиту капитана. Изучив аргументы сторон, Баррес отказался. В конце 1897 г. он принял сторону антидрейфусаров и стал одним из самых влиятельных и читаемых хроникеров «дела». Как журналист он в августе 1899 г. поехал в Ренн на повторный процесс Дрейфуса, которого опять признали виновным, несмотря на масштабную кампанию дрейфусаров во французской и иностранной печати. «Никогда я так не проклинал свою глухоту, лишившую меня этого спектакля», – жаловался Моррас (ВМС, 242).

«Само по себе “дело Дрейфуса” незначительно, – заявил Баррес. – Опасно то, что его придумали и используют в интересах антивоенных и интернационалистских доктрин. Вот на это мы решили ответить» (SDN, I, 69–70). Он отхлестал автора дрейфусарского манифеста «Я обвиняю!..» Эмиля Золя, в котором «проницательные люди всегда чувствовали что-то чужое, то есть антифранцузское» (SDN, I, 43). Популярный среди иностранцев полковник Пикар, по словам Барреса, «защищая Дрейфуса, работает на военных атташе – английского, немецкого, австрийского, итальянского. Отрицая измену, он благоприятствует шпионажу» (SDN, I, 203).

Подобно Моррасу, Баррес не разделял юдофобских крайностей Дрюмона и Доде, но утверждал: «Евреи не имеют отечества в том смысле, который мы в это вкладываем. Для нас родина – наша земля и предки, земля наших мертвых (любимое выражение Барреса. – В. М. ). Для них это место, где они находят наибольшую выгоду. Их “интеллектуалы” дошли до знаменитого определения: “Родина – это идея”. Но какая идея? Та, которая им всего полезнее: что все люди братья, что национальность – предрассудок, подлежащий уничтожению, что воинская честь воняет кровью, что надо разоружиться и не оставить иной силы, кроме денег» (SDN, I, 67–68).