Альбер Шамдор - Саладин, благородный герой ислама

Стараясь закрепить свою победу, Саладин подчинил часть Верхней Сирии, осадив Мембидж, знаменитый своим культом сирийских богов — Хадада и Атаргатис; Бизаа, византийскую крепость, контролирующую путь в Лаодикею; Азаз, который видел еще колесницы Ашшур-банапала. Расположившись вблизи упомянутого Азаза, Саладин чуть было не стал жертвой политического преступления, подготовленного опасной сектой ассассинов, или исмаилитов, глава которых шейх Синан, как мы уже упоминали, был непредсказуемой личностью. Это он послал в лагерь Саладина нескольких фанатиков, приказав им убить курда. Им почти удалось приблизиться к палатке Саладина, когда одного из них опознал и окликнул эмир по имени Хумар-Текин. Поняв, что они обнаружены, убийцы тяжело ранили Хумар-Текина, пока один из них ринулся в шатер Саладина, чтобы заколоть владыку Египта. Но, по счастливой случайности, там оказался охранник, который успел пронзить нападавшего мечом. Саладин не пострадал. Он не стал сразу искать способ покарать главу проклятой секты. Отложив это дело на потом, он снова вернулся к Алеппо, надеясь, что детальный и приукрашенный рассказ о разгроме их месопотамских союзников сделает сына Нур ад-Дина и его визиря более сговорчивыми, чем раньше. После многократных обсуждений и торгов им все же удалось договориться. Счастливый тем, что ему сохранили жизнь и власть, Малик Салих уступил Алеппо Саладину, который, чтобы компенсировать ему вероломство его друзей в несчастливую для него пору, оставил за ним несколько второстепенных городов, таких как Хомс, Хама, Ал-Маарра и Кефр Таб. Таким образом Саладин доказывал сыну Нур ад-Дина, что не собирается избавляться от него, а, наоборот, оказывает ему доверие. Естественно, что сын Нур ад-Дина, оказавшись под покровительством Саладина, после того как он пользовался поддержкой Иерусалима и Мосула, не помышлял больше о том, чтобы отстаивать свои права на дамасский султанат. Таким образом, благодаря превратностям судьбы положение основателя династии Айюбидов упрочилось и его власть была признана на всей территории от Алеппо до Каира. «Эта новость, — пишет Гйльом Тирский, — быстро достигла христианских земель и привела всех в ужас, ибо как раз этого христиане всегда опасались. Они прекрасно отдавали себе отчет в том, что, если Саладин овладеет Алеппо, они будут окружены со всех сторон».

Саладин использовал свое пребывание в Алеппо, чтобы нанести визит знаменитому суфийскому шейху Яхье ал-Магриби и совершить паломничество к могиле Омара ибн абд ал-Азиза. Хозяин трех четвертей мусульманской Сирии, отныне он устроил свою резиденцию в Дамаске. Итак, его царствование началось. О своих успехах он отчитался перед багдадским двором. Посол аббасидского халифа вручил ему, помимо почетной одежды, жалованную грамоту, утверждающую его титул султана Египта, центральной Сирии, Нубии и Йемена. Султан Саладин — «повелитель правоверных, глава эмиров, военачальник, победитель, честь империи, опора ислама, меч ислама, гордость династии, ее лучший авгур и помощник, тот, кто обладает привилегией чеканить деньги и чье имя произносится во время официальной пятничной молитвы». Имя же сына Нур ад-Дина было вычеркнуто из государственных актов как Египта, так и Сирии.

После праздников, которые отметили эти события, Саладин решил потребовать объяснений у престарелого Синана, пытавшегося убить его в Азазе с помощью своих фанатиков. Итак, что же это было за таинственное братство ассассинов, заставившее столько говорить о себе на средневековом Востоке? Ислам всегда находился в движении. Он с такой быстротой распространялся среди разных народов, обладающих непохожими друг на друга культурой, религией, что не мог не сталкиваться со скрытыми формами противодействия. Его терпимость, основанная на суре Корана: «Не может быть принуждения, когда речь идет о религии» была, безусловно, прекрасной политической мерой, ибо законные предписания Корана не могли справляться с непредвиденными нуждами, порожденными завоеваниями, и их случайные предсказания, ограниченные примитивными условиями Аравии, нисколько не отвечали новым обстоятельствам. Нс эта терпимость имела одну отрицательную сторону, всю полноту которой обнаруживает догматическая история ислама. Она способствовала толкованиям комментаторами воли Пророка, которые оставляли процветать доктрины, уважавшие дух истинной Традиции, но выделившиеся, подобно ветвям геральдического древа. Авторитет этих комментаторов признали, ибо пророки не являются богословами. Послание, которое они трактуют, напрямую зависит от их совестливости; религиозные понятия, которые они вызывают к жизни, не представляют собой доктрину, построенную согласно определенному плану, чаще всего они не поддаются никаким попыткам систематизации. Только следующие поколения, когда совместная разработка идей, вдохновивших первых последователей, уже спровоцировала образование определенного общества, начинают менятся под влиянием внутренних процессов, протекающих в недрах общества, и под влиянием окружающей среды. Те, кто чувствует в себе призвание быть толкователем пророческих проповедей, заполняют лакуны первоначальной доктрины, объясняют ее, измышляют такое, чего ее создатель никогда не имел в виду, дают ответы на вопросы, над которыми основатель никогда не задумывался, устраняют противоречия, которые не волновали его, выдумывают новые формулировки, возводят стену из доводов, с помощью которых они хотят защитить свои учения от нападений как изнутри, так и извне. Они работают скорее для того, чтобы доказать, чем объяснить. Они являются неиссякаемым источником, откуда берут свое начало спекуляции строителей систем. Это необходимо признать, чтобы понять почему столько сект то образовывалось вокруг какого-нибудь ясновидящего, пламенно распространяющего свое учение, то происходило из темных коллективных течений, ставивших под вопрос основные догмы ислама. Порой неистовая сила веры плохо принимала первоначально строгие порядки. Так возникает исмаилизм, порождая, в свою очередь, тайную секту Толкователей посланий и секту ассассинов, культ фанатичного повиновения которых проявился в виде настоящего терроризма. Члены этой общины не спорили со своими противниками, они уничтожали их и безнаказанно присваивали их деревни, защищенные Ливанской горой. Они выполняли свою работу убийц в состоянии экстаза. Генрих, граф Шампани, рассказывал, что, проезжая по землям исмаилитов, он был принят их шейхом — «Старцем Горы», который спросил у него, умеют ли его подданные повиноваться ему так же, как ассассины повинуются своему учителю. Не дождавшись ответа. Старец сделал знак трем молодым людям, одетым в белое, и они тотчас же бросились с вершины башни. Генрих видел их разбившиеся о скалы тела. В другой раз султан Малик Шах, требуя от Старца Горы подчинения и угрожая ему оружием, если он откажется, добился только того, что последний выбрал одного из мужчин из своего окружения, приказал ему заколоться и, обращаясь к присутствовавшему при этой сцене послу султана, сказал: «Передай тому, кто тебя послал, что у меня есть семьдесят тысяч верных мне людей, готовых поступить точно так же». Как Старец Горы сумел добиться такой преданности? Благодаря какой магии он порабощал своих последователей, которые, находясь в тени выбранных жертв, могли ждать месяцами, годами приказа убить и умереть? Некоторые рассказывали, что Синан, используя дьявольские приемы, извлекал из своих учеников душу, чтобы превратить их в машины. Они распространяли леденящие душу истории. Энтузиасты же восторженно расписывали удовольствия, царившие в притонах ассассинов, и вскоре приукрашенные рассказы стали ходить по всей Малой Азии и Египту, перебрались через Средиземное море и, смешавшись с военными историями, достигли западных стран. И богатое воображение поэтов заставило наивных восхищаться ливанским раем, который Старец Горы создал для своих избранных, где в цветущих садах можно было найти странников, и это, согласно Корану, объяснялось тем, что рай этот принадлежал самому Мухаммаду («самые красивые юноши, питавшиеся редкими фруктами и мясом птиц, и пылкие девушки»). Конечно, никто не спрашивал себя, как такие волшебные места с их феерическими садами, с их эфиопскими птицами, фарфоровыми беседками, колоннадами, где витал аромат амбры и мускуса, рощами, где свободно гуляют газели, мог возникнуть на каменистой почве Масьяфа. Не были ли подобные представления скорее порождением гашиша, который мог заставить спутать мечты и реальность, превращая под воздействием наркотика в глазах последователей запущенный сад за домом Синана в незабываемый благоухающий рай, полный цветов и пылких красавиц? Как бы там ни было, избранные были верны своему ремеслу убийц. Наставники совершенствовали их мастерство обращения с оружием и обучали их нескольким языкам. Их повседневная жизнь была тяжелой и аскетичной, преданность Великому Владыке, который сумел отвратить их от обманувшего надежды мира, чтобы открыть перед ними иной мир, способный повести их к вечной жизни, была абсолютной. И последователи этого учения, с каждым разом становясь многочисленнее, стекались в Масьяф, они шли к этому черному солнцу то как в обитель, то как к самоубийству, во всяком случае, чтобы вместе с наслаждением обрести там свой конец. Они приходили к Старцу Горы, таинственному, непогрешимому, всемогущему и внушающему страх, чтобы положить свою жизнь к его ногам в обмен на ту великую мистическую дрожь, которую они испытают. Своего апогея этот деспотический порядок достиг в XII веке. В то время, пока тамплиеры возводили свои крепости, ассассины укрепляли все новые и новые деревни, и Масьяф, расположенный посреди гор, становится оплотом их могущества в Сирии. Поэтому мощь ассассинов, подкрепленная цепью из дюжины крепостей, распространилась на границы от Хорасана до ливанских гор и от Каспия до Средиземного моря. Когда Старец Горы пересекал порог своего дворца, впереди его шел глашатай и выкрикивал: «Падите ниц перед тем, кто держит смерть государей в своих руках». Главное правило этого режима устанавливало огромную разницу между тайным учением и тем, что было доступно народу. Существовала иерархия посвященных. Чем больше вожди, скрывавшие доктрину под непроницаемой вуалью, считались освобожденными от всякой напускной морали и от всякого религиозного закона, тем больше они заботились о том, чтобы все обряды, предписанные исламом, соблюдались их подданными, которые рассматривали многочисленных жертв ритуального самоубийства кинжалом как врагов секты и ислама, павших под ударами мести, ниспосланной с Небес, исполнителями которой явились исмаилиты. Они распространяли слово Великого Владыки и его миссионеров, обещая господство не Им или существовавшему порядку, а незримому Имаму, посланниками которого они являются и который явится сам, когда придет время, чтобы заявить свои права на всемирную империю. В легенду, созданную вокруг них, внесли свою лепту и христиане, представлявшие таинственного и деспотичного Старца Горы как распределителя земных удовольствий, дарующего смерть одним простым жестом и почитаемого в качестве святого. Его организация пользовалась спросом подобно талисману, а его политика приводила в беспокойство христиан всех национальностей. Фридрих Барбаросса едва не был убит фанатиком этой секты в 1158 году при осаде Милана. Ричарда Львиное Сердце обвиняли в том, что он прибегнул к услугам ассассинов, чтобы избавиться от Филиппа-Августа. Жуанвиль с сочувствием рассказывал, что «Людовик Святой отправил к Старцу вместе с посольством и подарками Ива Бретонского, монаха-доминиканца, который знал арабский». Гйльом Тирский признавал, что этот «Великий Владыка обладает проницательным умом, широкой эрудицией, он сведущ в христианском законе и глубоко знаком с евангельским учением». Таково было могущество этого страшного режима, возведшего убийство в ранг богоугодного дела.