Джаред Даймонд - Кризис

Большая часть населения США сейчас использует социальные сети, такие как «Фейсбук» и «Твиттер». Два моих приятеля, не состоящих в родстве, причем один демократ, а другой республиканец, объяснили мне по отдельности, что страничка в «Фейсбуке» является для них главным источником информации. Демократ (молодой человек) публикует новости и комментарии к публикациям друзей, которые, в свою очередь, тоже постят что-то свое, а «зафрендил» он их отчасти потому, что они разделяют его взгляды. Когда кто-то публикует мнение, совпадающее с республиканской точкой зрения, он вычеркивает такого человека из «френдов», то есть прекращает общаться с ним в сети. Среди последних числятся его тетя и дядя, с которым он вдобавок перестал общаться лично из-за их республиканских взглядов. Он проверяет свою страничку в «Фейсбуке» со смартфона много раз в день и читает прямо там газетные статьи, близкие ему по духу, но не подписывается на печатные газеты и не смотрит телевизор. Мой другой приятель, республиканец, рассказал фактически то же самое, разве что уточнил, что «отфренживает» сторонников демократической точки зрения. В итоге каждый из этих моих приятелей читают только то, что попадает в его заранее выбранную нишу.

Но даже такое расширение вопроса о политической поляризации американского общества – когда мы от поляризации взглядов наших политиков переходим к поляризации мнений электората в целом – не позволяет увидеть картину полностью. Ведь мы ограничиваем себя сугубо политической сферой. А ведь явление значительно шире: поляризация, нетерпимость и насилие наблюдаются и в других областях американской жизни, помимо политики. Пусть мои американские читатели старше 40 лет задумаются об изменениях, которые произошли в поведении американцев у лифта и в лифте (люди, ожидающие входа в лифт, теперь намного менее склонны дожидаться, пока все выйдут из кабины); вспомним общее падение вежливости в дорожном движении (и не надо кивать на других водителей!), уменьшение дружелюбия на пешеходных тропах и на улице (американцы младше 40 лет реже здороваются с незнакомцами, чем американцы старше 40 лет), а прежде всего вспомним все более оскорбительное «общение» наших дней, особенно электронное.

Я столкнулся с этими проявлениями даже в американской академической жизни, то есть в научных исследованиях, которыми занимаюсь с 1955 года. Дискуссии стали более суровыми, чем они были 60 лет назад. С начала своей академической карьеры я участвовал в научных дебатах и продолжаю участвовать в них сейчас. Но раньше я воспринимал ученых, с которыми не соглашался в научных вопросах, как личных друзей, а не как личных врагов. Например, помню, как проводил отпуск в Великобритании после физиологической конференции, посетил разрушенные цистерцианские монастыри в компании американского физиолога, с которым я категорически разругался на заседании по поводу эпителиальной транспортировки жидкости. Сегодня подобное было бы невозможно. В наши дни меня постоянно обвиняют, грозят мне судебными исками и оскорбляют устно те ученые, которые не разделяют мою позицию. Приглашающей стороне приходилось даже нанимать охранников, чтобы защитить меня от разъяренных критиков. Один ученый завершил рецензию на одну из моих книг словами «Заткнитесь наконец!» Академическая жизнь отражает американскую жизнь в целом, и то же самое можно сказать о наших политиках, наших избирателях, публике в лифтах, водителях и пешеходах.

Все эти области американской жизни являются разными сторонами того широко обсуждаемого явления, которое обозначается как удешевление так называемого «социального капитала». По определению политолога Роберта Патнэма в книге «Боулинг в одиночку», термин «социальный капитал» «относится к связям между людьми – к социальным сетям и нормам взаимодействия и доверия, которые из них возникают». В этом смысле социальный капитал тесно связан с теми ценностями, которые принято именовать гражданскими добродетелями: это доверие, дружба, групповая принадлежность, помощь и ожидание помощи за счет активного участия в деятельности всевозможных групп, от книжных клубов, боулинга, бриджа до церковных групп, общественных организаций и ассоциаций родителей и учителей, политических партий, профессиональных сообществ, городских собраний, союзов, ассоциаций ветеранов и пр. Участие в подобных групповых мероприятиях способствует налаживанию взаимодействия: мы делаем что-то для других и доверяем им, рассчитывая на то, что другие члены группы сделают кое-что для нас. Но американцы все менее склонны участвовать в таких группах вживую и все чаще собираются в онлайн-группы, где участники никогда не встречаются лично и не общаются воочию.

Одно объяснение, предложенное Патнэмом и рядом других исследователей, связывает упадок социального капитала в США с ростом обезличенных коммуникаций в ущерб живому общению. Телефон появился в 1890 году, но насыщенность этого рынка в США произошла только около 1957 года. Радио достигло максимального распространения с 1923 по 1937 год, а телевидение широко распространялось с 1948 по 1955 год. Самым большим потрясением стали недавние перемены: развитие Интернета, появление мобильных телефонов и чатов. Мы используем радио и телевидение для получения информации и развлечений, а телефон и более «свежие» электронные медиа – для тех же целей и для коммуникации. Но до изобретения письменности люди осуществляли коммуникацию лицом к лицу, либо в беседах, либо наблюдая и слушая (ораторов, музыкантов и актеров). Кинотеатры, появившиеся после 1900 года, лишали нас «очного» развлечения, но они, по крайней мере, заставляли людей выходить из дома и включаться в социальную группу зрителей, туда часто ходили с друзьями, как бы дополняя опыт живого восприятия ораторов, музыкантов или актеров.

Однако сегодня основным источником развлечений становятся наши смартфоны, «айподы» и видеоигры, причем это развлечения, скорее, одиночные, чем социальные. Это индивидуально подобранные нишевые развлечения, которым сопутствует индивидуально подобранная нишевая политическая информация. Телевидение, которое все еще остается наиболее общей формой развлечения для американцев, вынуждает сидеть дома и только номинально объединяет – скажем, с членами семьи. Американцы тратят в три-четыре раза больше времени на совместный просмотр телепрограмм, чем на разговоры друг с другом, а минимум треть от времени просмотра ТВ тратится на одиночные забавы (причем зачастую в Интернете, а не перед телевизором).

Как следствие, люди, пристрастившиеся к телевидению, меньше доверяют другим и реже вступают во всевозможные общественные организации, нежели те, кто не смотрит по ТВ все подряд. Прежде чем обвинять телезрителей, можно порассуждать, что тут является причиной, а что следствием, и как вообще эти факторы соотносятся между собой – или причинная связь на самом деле отсутствует. Случайный «натуральный» эксперимент в Канаде позволяет дать ответ. В некоей канадской долине расположены три в целом схожих городка, один из которых оказался вне досягаемости телевизионного передатчика, обслуживающего этот район. Когда сигнал наконец пришел, интерес горожан к клубам и иным формам взаимодействия заметно снизился по сравнению прежними показателями и стал сопоставимым с уровнем интереса в других двух городках, уже охваченных ТВ-вещанием. Это доказывает, что просмотр телевизионных программ чреват снижением общественной активности, ведь тут речь не о людях, которые и прежде воздерживались от общественной жизни, а потом начали смотреть телевизор.