Джон Барри - Испанка. История самой смертоносной пандемии

Шли месяцы и годы. Эвери, казалось, ограничил свой мир текущими исследованиями. Он всегда отличался чрезмерной сосредоточенностью. Теперь фокус его внимания сузился до предела. Даже Дюбо замечал: «Меня часто удивляло, а иногда и поражало, что область научных интересов Эвери была не такой широкой, как можно было бы предположить, учитывая его репутацию, а также разнообразие и важность его научных достижений» [941] Там же, с. 74. . И вновь слово Дюбо: «Он не слишком старался следовать современным тенденциям в науке или иных интеллектуальных сферах, он всегда был сосредоточен лишь на том, что имело непосредственное отношение к текущей проблеме, которой он занимался. В лаборатории он ограничивался узким набором методик, редко что-то меняя или добавляя» [942] Dubos, «Oswald Theodore Avery, 1877–1955», Biographical Memoirs of Fellows of the Royal Society (1956), 40. .

Круг его интересов сужался до тех пор, пока не ограничился одним предметом — пневмококком. Казалось, его ум стал не только воронкой, но и линзой — линзой, которая собирала весь свет, всю информацию мира в одной-единственной точке. Он не просто сидел над воронкой, изучая отфильтрованные данные. Он копал все глубже и глубже, пока не зарывался так глубоко, что единственным источником света оставался луч, собранный линзой, которую он нес с собой. Он видел лишь светящуюся точку.

Эвери и дальше сужал фокус: теперь его интересовал один-единственный признак пневмококка — его полисахаридная капсула, которая покрывала бактерию так же, как глазурь покрывает драже M&M's. Иммунная система с большим трудом атакует пневмококки, одетые капсулами, и они быстро и беспрепятственно размножаются в легких, зачастую приводя к смерти. Пневмококки, лишенные капсул, лишены и вирулентности. Иммунная система легко их распознает и уничтожает.

В столовой института, сидя на удобных стульях, ломая свежие французские багеты и запивая их — чашка за чашкой — ароматным кофе, ученые за обедом учились друг у друга. За каждым столом было восемь мест, но обсуждение, как правило, вел один из старших коллег. Эвери говорил мало, хотя по возрасту и статусу имел на то полное право. Однако он доминировал в обсуждении по-своему, задавая крайне узконаправленные вопросы по текущей проблеме и ожидая от коллег идей, которые могли бы оказаться полезными.

Он постоянно пытался привлекать к делу людей, чьи знания и квалификация дополняли бы его собственные. Ему был нужен биохимик, и он, начиная с 1921 г., снова и снова заманивал к себе Майкла Хайдельбергера, блестящего молодого биохимика, работавшего в то время в лаборатории будущего нобелевского лауреата Карла Ландштейнера. Хайдельбергер вспоминал: «Эвери поднялся ко мне из своей лаборатории, показал флакончик с грязно-серой жидкостью и сказал: „Смотри, мой мальчик, в этом флаконе — вся тайна бактериальной специфичности. Когда ты начнешь над ней работать?“» [943] Майкл Хайдельбергер, устный рассказ, 1968, Национальная медицинская библиотека, 70. .

Во флаконе был раствор пневмококковых капсул. Эвери выделял материал из крови и мочи больных пневмонией. Он был уверен, что в капсулах скрыта тайна: она поможет научить иммунную систему противостоять пневмококкам. Скорее бы раскрыть эту тайну… В итоге Хайдельбергер — как и многие другие — все же присоединился к Эвери. Эвери же по-прежнему неукоснительно следовал своей привычной рутине. Он жил на 67-й улице, а институт располагался на перекрестке 66-й улицы и Йорк-авеню. Каждое утро он шел пешком из дома в лабораторию, одетый в один и тот же серый костюм, входил в здание института и на лифте поднимался в лабораторию, на седьмой этаж, где надевал светло-коричневый лабораторный халат. В особых случаях, когда в лаборатории происходило что-то необычное, Эвери облачался в белый халат.

Однако в его работе не было ничего рутинного. Все свои эксперименты он проводил за лабораторными столами — изначально это были обычные деревянные конторские столы. Оборудование оставалось простым, почти примитивным. Эвери не любил сложную новомодную технику. Во время эксперимента, как вспоминал один его коллега, он становился предельно сосредоточенным: «Его движения были скупы, но точны и изящны; казалось, все его существо сливалось с одним-единственным четко очерченным аспектом реальности, который он в тот момент исследовал. Любой беспорядок отступал… возможно, просто потому, что вокруг него все, казалось, было организованным» [944] Dubos, Professor, Institute and DNA , 173. .

Каждый эксперимент творил свой собственный мир, в котором равно были возможны радость и отчаяние. Он оставлял культуры в термостате на ночь, и каждое утро он и его молодые коллеги подходили к термостату, не зная, что обнаружат. В такие мгновения Эвери, обычно спокойный и сдержанный, становился напряженным: лицо его выражало одновременно и нетерпение, и страх.

В 1923 г. Эвери и Хайдельбергер потрясли научный мир, доказав, что капсулы пневмококков действительно порождают иммунный ответ. Капсулы состоят исключительно из углеводов. До этого считалось, что только белки или вещества, содержащие белки, способны продуцировать иммунный ответ.

Эта находка подстегнула Эвери и его коллег. Он еще упрямее, чем раньше, сосредоточился на капсулах, отложив в сторону все остальные проблемы. Он полагал, что именно в капсуле находится ключ к разгадке специфической реакции иммунной системы, ключ к созданию эффективного метода лечения или профилактической вакцины, ключ к победе над убийцей. Эвери был уверен: то, что он искал в пневмококках, можно будет приложить и к другим бактериям.

Позже, в 1928 г., англичанин Фред Гриффит опубликовал статью о поразительном, но странном открытии. Ранее Гриффит открыл, что пневмококки всех известных типов бывают как с капсулами, так и без. Вирулентные пневмококки обладали капсулами, а пневмококки, лишенные капсул, легко уничтожались иммунной системой. Теперь же он обнаружил нечто еще более странное. Он убил вирулентные пневмококки, одетые капсулами, и ввел убитые пневмококки мышам. Так как бактерии были мертвы, мыши выжили. Он ввел мышам пневмококки без капсул. Пневмококки без капсул не вирулентны, и мыши снова выжили. Их иммунная система уничтожила «голые» пневмококки. А потом Гриффит попытался заразить мышей смесью живых, не вирулентных бактерий, лишенных капсул, и мертвых инкапсулированных пневмококков.

Мыши погибли. Каким-то образом живые пневмококки получили капсулы. Что-то их изменило. Когда эти новые пневмококки выделяли из мышей и выращивали в культуре, они росли с капсулами — как будто унаследовали их.

Казалось, открытие Гриффита обессмыслило всю прежнюю работу Эвери, всю его жизнь. Иммунная система зиждется на специфичности. Эвери считал, что капсула — ключ к специфичности. Но если пневмококк мог изменяться, это подрывало все, во что верил Эвери, все, что он считал доказанным. Несколько месяцев он пытался отмахнуться от работы Гриффита, надеясь, что тот ошибся. Но потом отчаяние надломило Эвери. Он на полгода оставил лабораторию — у него обнаружился гипертиреоз, который часто развивается на фоне стресса. К его возвращению Майкл Доусон, один из молодых ученых, которого Эвери попросил проверить результаты Гриффита, подтвердил правоту англичанина. Эвери пришлось смириться.