Джон Барри - Испанка. История самой смертоносной пандемии

Таким образом, за отсутствием других внятных гипотез, многие ученые — в том числе из Рокфеллеровского института — остались верны гипотезе Пфайффера. Ее по-прежнему придерживался и Юджин Опи, лучший ученик Уэлча в «Хопкинсе», ушедший затем в Университет Вашингтона в Сент-Луисе, чтобы преобразовать его по принципу Университета Джонса Хопкинса. Опи возглавлял работу лаборатории в рамках армейской комиссии по пневмонии. В 1922 г. он и несколько других членов комиссии опубликовали свои результаты в книге «Эпидемические респираторные заболевания» (Epidemic Respiratory Disease). Одним из соавторов был Томас Риверс, который к тому времени уже начал работать с вирусами: в 1926 г. он определит разницу между вирусами и бактериями, заложит основы вирусологии как отдельной научной дисциплины и станет одним из ведущих вирусологов мира. Но в течение первых пяти лет после войны он продолжал исследовать бациллу Пфайффера и, даже приступив к вирусологическим исследованиям, написал о ней множество статей. Он вспоминал: «Мы научились выделять палочки гриппа у каждого больного гриппом… Вследствие этого мы быстро пришли к выводу, что именно они стали причиной пандемии» [936] Saul Benison, Tom Rivers: Reflections on a Life in Medicine and Science, An Oral History Memoir (1967), 59. .

Дело дошло до того, что почти все исследователи стали доверять только результатам собственных работ. Если они в больших количествах обнаруживали палочку гриппа, то считали, что это и есть причина заболевания. Если не находили, то отвергали эту гипотезу.

Только очень немногие ученые сумели, не зацикливаясь на результатах своих исследований, отступить от прежних принципов. Среди этих немногих были Парк и Уильямс. Они продемонстрировали удивительную открытость и оказались готовы посмотреть свежим взглядом на результаты своих собственных экспериментов.

Парк и Уильямс убедили себя — и многих других — в том, что бацилла Пфайффера не является причиной гриппа. А затем двинулись дальше. Работы по гриппу они прекратили — отчасти потому, что утратили веру в их необходимость, а отчасти потому, что муниципальная лаборатория Нью-Йорка потеряла финансирование и денег на серьезные исследования стало не хватать. К тому же оба постарели.

Однако на протяжении 1920-х гг. другие исследователи продолжали работать над проблемой гриппа. По мнению Бёрнета, она на долгие годы стала главной в медицинской науке.

Англичанин Александр Флеминг, вслед за Эвери, сосредоточился на разработке сред, благоприятных для роста B. influenzae . В 1928 г. он оставил незакрытой чашку Петри с культурой растущих в ней стафилококков. Два дня спустя он обнаружил в чашке плесень, которая подавила рост бактерий. Он извлек из плесени вещество, подавляющее рост бактерий, и назвал его пенициллином. Флеминг обнаружил, что пенициллин убивал стафилококк, гемолитический стрептококк, пневмококк, гонококк, дифтерийную палочку и другие бактерии, но не трогал бациллу Пфайффера [937] Thomson and Thomson, Influenza, v. 9, 287, 291, 497. . Флеминг не попытался превратить пенициллин в лекарство. Для него была настолько важна палочка гриппа, что пенициллин он использовал исключительно для того, чтобы помочь ее росту, убивая бактерии, загрязнявшие чистую культуру B. influenzae . По его словам, он использовал пенициллин «для выделения бацилл инфлюэнцы». Эта «специальная селективная техника выращивания культур» позволила ему обнаружить B. influenzae на деснах, в носовой полости и в небных миндалинах практически всех обследованных им пациентов.

(Флеминг никогда не рассматривал пенициллин как антибиотик. К этой мысли спустя десять лет пришли Говард Флори и Эрнст Чейн: благодаря наблюдению Флеминга они при финансовой поддержке фонда Рокфеллера сумели сотворить чудо-лекарство. Пенициллин был таким редким и таким мощным лекарством, что во время Второй мировой войны в американской армии его применяли повторно, извлекая из мочи больных. В 1945 г. Флори, Чейн и Флеминг получили Нобелевскую премию.)

В 1929 г. на большой конференции по гриппу Уэлч дал свою оценку текущим исследованиям: «Лично я вижу мало оснований считать причиной именно палочку гриппа. И даже если такие выдающиеся исследователи, как, например, доктор Опи, считают, что все данные свидетельствуют в пользу бациллы Пфайффера, и, более того, ожесточенно утверждают, что неспособность других бактериологов ее обнаружить обусловлена техническими ошибками и отсутствием должной квалификации, едва ли здесь нет места дальнейшим исследованиям. Мне всегда нравилась мысль, что причиной гриппа, возможно, является неизвестный вирус… обладающий чрезвычайной способностью настолько снижать сопротивляемость организма — во всяком случае, что касается дыхательных путей, — что любой микроорганизм может вторгаться и вызывать острые респираторные расстройства и пневмонию» [938] Комментарий Уэлча на конференции по гриппу Государственной службы здравоохранения, 10 января 1929 г., коробка 116, папка 11, личный фонд Уэлча. Стенограмма конференции опубликована в Public Health Reports 44, no. 122. .

В 1931 г. сам Пфайффер все еще утверждал, что из всех до сих пор описанных микроорганизмов именно патоген, который он назвал Bacillus influenzae и который неофициально носил его имя, «имеет наибольшие основания претендовать на роль первичного этиологического агента гриппа» [939] Thomson and Thomson, Influenza, v. 9, 512. . Однако он признавал, что «единственным конкурентом может быть лишь до сих пор не выявленный фильтрующийся вирус».

Эвери продолжал работать с палочкой гриппа еще несколько лет после окончания пандемии. Его ученик Дюбо вспоминал: «Научные проблемы были, можно сказать, навязаны ему окружением» [940] René Dubos, The Professor, the Institute and DNA (1976), 174. . Дюбо имел в виду, что Рокфеллеровский институт влиял на его выбор предмета изучения. Если какая-то проблема интересовала Флекснера и Коула, Эвери начинал искать ее решение.

Эвери добился впечатляющего прогресса, доказав, что пассаж бациллы через организмы животных делал ее более летальной. Что еще важнее, он сумел выделить факторы крови, благоприятствовавшие росту B. influenzae , обозначив их как X и Y. Это была чрезвычайно важная работа — работа, ставшая вехой на пути к пониманию питательных потребностей и метаболизма бактерий.

Вера в то, что бацилла Пфайффера является возбудителем гриппа, постепенно угасала, а вместе с этим уменьшалось и давление на Эвери со стороны руководства института. Сам Эвери поначалу тоже был склонен считать, что бацилла вызывает грипп, но в итоге и он присоединил свой голос к ученым (их становилось все больше и больше), полагавшим, что палочку гриппа напрасно считали возбудителем. Настоящего интереса к изучению этого микроорганизма у Эвери не было, а параллельно он продолжал заниматься пневмококками. Эпидемия вновь напомнила о смертоносной природе пневмонии — ведь при гриппе убивала именно она. Она оставалась «предводителем вестников смерти» и была главной мишенью для Эвери. Он вернулся к полноценному изучению пневмококков и занимался этой проблемой до конца своей научной карьеры.