Джон Барри - Испанка. История самой смертоносной пандемии

Было видно, что Льюис в отчаянии. Отчаявшиеся люди могут быть опасными — их, бывает, даже боятся, но редко уважают. Льюис терял уважение своих бывших наставников и сотрудников — а с уважением терял и все остальное.

В конце третьего года пребывания Льюиса в Принстоне Смит поделился своим разочарованием с Флекснером: «Вероятно, он хочет прыгнуть выше, чем позволяют его подготовка и оборудование, а отсюда требование окружить себя технически подготовленными химиками и так далее. То же самое делает Каррель, но у Карреля другой склад ума, и он получает результаты благодаря хорошей организации. Тесно спаянной группе необходимо, чтобы идеи исходили от руководителя» [978] Письмо Смита Флекснеру, 2 ноября 1925 г., личный фонд Льюиса. . Алексис Каррель из Рокфеллеровского института к тому времени уже получил Нобелевскую премию.

Кроме того, Льюис, казалось, не понимал, как важно исследовать потенциально перспективные побочные вопросы, которые возникают в ходе экспериментов. Например, он пытался объяснить невозможность повторения своего филадельфийского эксперимента тем, что в Филадельфии морские свинки получали другой рацион [979] Lewis and Shope, «Scientific Reports of the Corporation» (1925–26), 265, архив Рокфеллеровского университета. . Это было важное наблюдение, и, возможно, Льюис был прав. Связь особенностей питания с заболеваниями была замечена давно, но обычно ученые рассматривали в этом ключе заболевания, вызываемые очевидным дефицитом питательных веществ, — цингу или пеллагру. Льюис думал о более сложных и косвенных связях между питанием и заболеваниями, в том числе инфекционными. Но вместо того, чтобы досконально исследовать этот вопрос, Льюис упрямо шел напролом. Результата не было. Он докладывал совету научных директоров: «На следующий год я не планирую изменений в направлении исследований» [980] Там же. .

Флекснер хотел услышать другое. Льюис привлекал к себе внимание — но, увы, в плохом смысле. И дело было не в неудачах Льюиса, дело было в том, как он реагировал на неудачи — отрешенно, не желая включить воображение и учиться на собственных ошибках. Льюис проявил себя достаточно (вернее, не проявил), чтобы Флекснер сделал однозначный вывод. После ухода Смита на пенсию Льюис не станет его преемником.

Флекснер написал ему ледяное письмо. В черновике читаем по-настоящему жестокие слова: «В договоре между вами и институтом… нет никаких иных обязательств помимо вашей работы в течение одного года… Место в Университете Айовы по-прежнему ждет вас, и его руководство по-прежнему желает видеть вас у себя и гарантирует вам эту должность, поэтому я считаю своим долгом во всех подробностях оповестить вас о позиции совета научных директоров в вашем отношении… Директора высказывают большие сомнения относительно вашего будущего…» [981] Черновик письма Флекснера Льюису, 1 декабря 1925 г., личный фонд Льюиса.

Флекснер не отправил это письмо. Даже ему оно показалось слишком обидным, слишком грубым. Вместо этого он просто информировал Льюиса, что совет «единодушно высказался против назначения патолога, специалиста по болезням человека, на пост главы отдела патологии животных» [982] Письмо Флекснера Льюису, 1 декабря 1925 г., личный фонд Льюиса. . Следовательно, Льюис не мог стать преемником Смита. Кроме того, Флекснер предупредил Льюиса о том, что совет не присвоит ему звание «члена» института (эквивалент звания штатного полного профессора). Он останется «сотрудником». Срок контракта истекал в середине 1926 г. Совет был готов продлить его еще на три года — до 1929 г. Словом, по всей видимости, стоило принять предложение из Айовы…

Фауст у Гете говорит:

Льюис был «слишком стар, чтоб тешиться игрою», — но «слишком юн, чтоб без желаний быть». Письмо Флекснера стало для него, должно быть, сокрушительным ударом. Он надеялся услышать, что станет преемником Смита. Он был уверен, что его повысят в ранге до «члена института». В лаборатории он всегда черпал силу, лаборатория была частью его «я» — а теперь ему холодно отказали и в этом. Два человека, которыми он восхищался, два человека, которые были для него в науке отеческими фигурами (а на одного из них он и вовсе смотрел почти как на отца), рассудили, что ему чего-то недостает — самого главного, того, что позволило бы ему войти в научное братство, стать его полноправным участником.

Между тем семья Льюиса тоже переехала в Принстон, но отношения с женой не улучшились. Возможно, вина лежала полностью на нем, и причиной были не разбитые надежды — просто кончилась любовь.

Льюис снова отклонил приглашение в Айову. Он всегда был азартным игроком. Теперь ставкой в игре было уважение Флекснера и Смита: Льюис хотел его отвоевать.

В течение следующих полутора лет он работал — сначала самозабвенно, а потом… Что-то глубоко внутри заставило его сдаться. Его сын Хобарт, в ту пору четырнадцатилетний подросток, испытывал эмоциональные трудности и плохо учился, хотя смена школы немного помогла выправить ситуацию. В довершение всех бед Льюис попал в автомобильную аварию, и ему стало еще труднее сосредотачиваться.

Добился он немногого. Но и его неудачи были непохожи на те, которые целых десять лет преследовали Эвери. Эвери пытался решать фундаментальные вопросы иммунологии или, точнее сказать, генетики. Он учился на каждом неудачном эксперименте — это были небольшие, но постоянные уроки. Они заключались не в усовершенствовании техники экспериментов. Выводы, которые Эвери делал из своих неудач, были настолько разнообразны, что их можно было применить к самым разным областям науки. Таким образом, можно считать, что ни один эксперимент Эвери не пропал даром.

А Льюис просто шел ко дну. Раньше он часами просиживал в лаборатории. Она всегда была его любимым местом, местом отдохновения, мира, покоя. Теперь мира и покоя не было. Он начал избегать лаборатории. Его семейная жизнь от этого не улучшилась — они с женой практически перестали разговаривать. Льюис нашел себе другие занятия — начал выращивать овощи, плотничать, заниматься тем, чего никогда в жизни не делал. Возможно, он надеялся, что такая разрядка очистит его ум, разгонит туман в голове. Возможно, он и вправду в это верил. Но к обдумыванию прежних проблем Льюис, по всей видимости, так и не вернулся.

В августе 1927 г. он признался Флекснеру: «Чувствую, что мои усилия были не слишком продуктивными, хотя, возможно, я просто с недостаточным рвением вернулся к тяжелой работе. Все, к чему я прикасался в надежде ускорить работу, которая шла так медленно, либо рассыпалось, либо превращалось в другую огромную проблему» [983] Письмо Льюиса Флекснеру, 4 августа 1927 г., личный фонд Льюиса. .