Александр Бузгалин - СССР. Незавершенный проект

Ключевым словом стала «адаптация». Некоторым удалось все же, хотя и ценой самоотрицания, приспособиться к новой реальности. Другие выбрали иной путь, не захотели переступать через себя, но легче им от этого не стало. Именно у них возникли «сложности перевода»: за годы подготовки к профессиональной жизни они выработали некий понятийный аппарат, который неожиданно стал непригоден в качестве основного инструмента коммуникации. Эти люди, к которым я себя отношу, надолго застряли «между всеми стульями», вернее между всеми поколениями.

Отношения со старшими товарищами развивались трудно, от них исходили разочарование и даже немые упреки в предательстве. Смириться с этим было нелегко: с одной стороны, мы сочувствовали «старикам», но и раздражались из-за их отношения к себе. Приступы благодарности нередко вызывали взаимную неловкость. Часто наши дискуссии превращались в тяжкий труд хождения по кругу.

Не менее сложно складывались наши отношения с более молодыми, теми, кто в годы перелома еще были детьми. Даже ощущалось традиционное противоречие «отцов и детей», хотя эти молодые люди были моложе нас лишь на 5-10 лет. Но нам они казались посланцами неведомых миров, а как мы выглядели в их глазах, я не решусь даже предполагать. Молодые сосредоточились на точечных проектах, мелких вещах под лозунгом «здесь и сейчас», и это казалось нам невозможным, ведь мы были настроены на «мега-мышление», увлечение утопией и всякие грандиозные конструкции. Другие качества молодежи нас просто смешили, например, их пресловутая закрытость, своего рода формализм, их упование на неприкосновенность приватной сферы.

Со временем в этих отношениях, конечно, что-то менялось. Нам казалось, что мы стали лучше понимать молодых, даже начали им завидовать, например, в том что касалось широты доступа к знаниям, информации (интернет, современные средства коммуникации), быстроты развития прогресса, той «форы», которую они получили за счет возраста (кто раньше считал 10–15 лет серьезным сроком?). А в чем-то и научились у этих ребят – ведь жизнь не сводится к «витанию в облаках», иногда надо «пахать» на земле.

Но проблемы остаются. То, что нас больше всего разделяет, это наши подходы к преемственности. Молодым, похоже, это не так уж важно. Но для нашего поколения «последних метафизиков» – это ключевой вопрос. И это определяет наше стремление, а для кого-то даже призвание, стать посредниками между разными поколениями, «берегами» – прошлым и будущим – которые теснят нас с двух сторон. Это могло бы стать нашей миссией, но стало нашим «крестом» – посредники из нас не получились. Мы определенное время переживали по этому поводу, но теперь признаем, что это невозможно.

Остается нести свой «крест» дальше, терпеливо вышивать метафизические узоры и пытаться самим не потерять преемственность. На фоне этих поисков мы понимаем, что нас окружает большинство, которое равнодушно, досадует, смеется, раздражается по поводу «остатков», «руин», «осколков» старой распадающейся эпохи. Для нас все эти осколки имеют совсем другой смысл. Для нашего поколения – это ценный инвентарь, арсенал для огромной «мастерской будущего», который помогает нам оттачивать сенсорику, обогащать знания и, таким образом, заглядывать в будущее, не теряя связь с прошлым.

Да, это занятие для одиноких. Но иногда закрадывается такая мысль: мастерская работает, медленно, но верно. Возможно, нам в итоге все же удастся помочь тем, кто идет за нами, не потерять связь времен. Найдя общий язык с будущими поколениями, мы сможем таким, косвенным, образом выполнить свою повинность перед уходящей плеядой. Ибо надежда умирает последней.

Мы прочитали рецензию Дэвида Лайбмана на книгу Марселя ван дер Линдена «Западный марксизм и СССР» с глубоким интересом и хотели бы ответить размышлениями о том, как крах Советского Союза существенно повлиял на социальные условия и культурный климат. Мы согласны с позицией Дэвида Лайбмана в том, что Советский Союз был социалистической страной, и что его присутствие имело положительные последствия для рабочего класса и для левых партий в капиталистическом мире.

Подавляющее большинство американцев отреагировали на падение Берлинской стены и последующий крах СССР так же, как если бы домашняя команда выиграла в «The World Series» [306] Согласно словарям Cambridge и Oxford, «The World Series» представляет собой профессиональный чемпионат Высшей бейсбольной лиги, каждый год проводимый в Северной Америке, для того, чтобы выявить, какая региональная команда является лучшей (прим. перев.). . Абсолютной гордости от превосходства США, звучавшей в СМИ и из уст широкой общественности, вторила значительная часть левых социал-демократов, которые теперь чувствовали себя «наконец-то свободными». Левые больше не должны были нести бремя защиты идеала демократического социализма в свете стесняющей реальности, представляемой Советским Союзом. Как указывает Дэвид Лайбман, некоторые западные марксисты даже не хотели признавать, что Советский Союз вообще был социалистической страной.

В народных сказках и в массовой культуре – в издавна любимых сказках, таких как «Жена Рыбака» [307] Сказка под названием «Рыбак и его жена» была собрана Братьями Гримм, по этому мотиву была написана «Сказка о золотой рыбке» А. С. Пушкина (прим. не-рев.) , «Три Желания» [308] Фильм «Три желания» (The Three Wishes) – популярный фильм, снятый в Дании (прим. перев.) , страшная история В. В. Джекобса «Лапа обезьяны» [309] Страшная история «Лапа обезьяны» была напечатана в Англии в 1902 г. История основана на знаменитом сюжете, в котором исполняются три желания. Лапа мертвой обезьяны – это талисман, который исполняет три желания его обладателя, но цена такого вмешательства в судьбу слишком велика. – исполнение желания влечет за собой бедствия. Прочная реальность разбивается вдребезги, и героев бросает в вихрь фантасмагории – в неустойчивую, быстро движущуюся, раздробленную и непредсказуемую вселенную, в которой исполнение желания приводит к потоку непредвидимых последствий. Так и с исполнением желания, чтобы «реальный социализм» исчез. Исчезновение Советского Союза далеко не освободило левых от бремени извинений за Советский Союз, но сделало политический дискурс более сложным, а социальные условия – еще более трудными и неустойчивыми.