Александр Бузгалин - СССР. Незавершенный проект

Сталин не был мыслителем даже калибра Троцкого или Бухарина. Но он интуитивно чувствовал настроения порожденного революцией громадного слоя людей, особенно из провинции, неприятие ими нэпа. Выбитые революцией из привычной колеи, из векового уклада жизни и вынужденные мириться с чуждыми им после революции хозяйственными формами, чуждой им культурой, эти люди чувствовали себя маргиналами в обществе, которое они завоевали. То, что нэп стал прогрессом для страны, отрицать было трудно, но у этого слоя были все основания не считать этот прогресс своим прогрессом. Поражение ленинской гвардии открывало для указанного слоя людей реальную перспективу: коллективизация была насилием против крестьянства во имя «социализма», а начало насилия было впитано ими с молодых лет. На этот слой Сталин и сделал ставку – и выиграл. Страна под его руководством попыталась проделать за короткий период в десяток лет ту эволюцию, которая еще недавно представлялась делом многих десятилетий.

Действия людей отличаются в это время невиданным энтузиазмом и одновременно невиданной жестокостью. Каждый успех приобретался ценою утрат, прогресс шел рука об руку с регрессом. Порожденный революцией политический подъем делал людей глухими к чужим страданиям («лес рубят – щепки летят»). Выполнение планов любыми средствами, невзирая на жертвы и лишения, становится нормой. Характерная для России весьма слабая связанность поступков с нормами права или даже вообще свобода от юридических норм превращает общество в заложника диктаторского государства. Преступления против элементарной справедливости становятся нормой: расстреливали и ссылали в лагеря миллионы классовых врагов, а не людей. В деморализованном общественном сознании торжествует точка зрения инквизиторов и фанатиков религиозных войн, когда всех подозрительных огульно зачисляли в «еретики» и «неверные», считая их истребление богоугодным делом. Таким образом, враг, с которым пролетарской революции в России пришлось встретиться и который одержал победу над ней, находился не вне рабочего класса; он находился в самом пролетариате, в трудящихся массах, в их неразвитости и некультурности, в господстве идей социальной избранности, преобладания над всеми иными общественными группами [130] Карпинский Л. Здравый смысл перестройки // Век XX и мир. 1989, № I. С. 14. . Рабочий класс не просто поддался на грубую лесть, внушавшую ему, будто крестьяне и интеллигенция, в отличие от него, – люди низшего социального ранга, которыми можно управлять, не ограничивая себя какими-то условностями. Он поверил, (а как не поверить партии, под руководством которой он «штурмовал небо»), что может добиться социалистической цели скачком, фронтальной атакой, путем «ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации», и приспособился к роли исполнителя, к роли «массы», подчиняющейся чужой воле. Конечно, он был обманут, но он хотел быть обманутым, хотел верить, что может перейти к социализму в короткий срок, пусть и ценой громадных усилий и жертв.

Раб или ремесленник античного мира осуществлял свое освобождение, вступая в христианскую общину, где конкретно чувствовал себя равным всем другим, братом; рабочий же в России попытался освободить общество путем низведения всех его членов до собственного положения. Благодаря «раскулачиванию» и принудительной коллективизации, которая означала в большинстве случаев исчезновение крестьянина как самостоятельного земледельца, хозяйствующего на своей земле, создается одинаковый уровень отношений на всем гигантском пространстве страны, возникают условия для равномерного воздействия на все части этой однообразной массы из одного центра. Господство всемогущей и бесчисленной бюрократии – во Франции, в свое время, достигнутое на основе укрепления парцеллярной собственности крестьянина – в России оказалось следствием отчуждения подавляющего большинства населения от собственности и превращения его в наемников на службе у «своего» государства. Незачем пространно доказывать, какую силу приобретали в этих условиях государство и стоящая над ним партия по отношению к отдельному лицу и к обществу в целом. Никакой общности связей в общенациональном масштабе, никакой политической организации, никакой защиты своих интересов, осуществляемой от собственного имени, будь то через посредство Советов, комсомола или профсоюзов. Десятки миллионов не могли политически представлять себя самостоятельно, их представляла только Коммунистическая партия, а в ней – вожди.

К сказанному надо добавить, что пролетарская революция придала больший вес городским низам и крестьянской бедноте, т. е. элементам, в силу тех ли иных причин выбитым из общественной и производственной жизни или не нашедшим себя в ней. Эти слои после крушения старой России стали массовыми. И поскольку всякая деятельность, имеющая общественное значение, была огосударствлена, бюрократизирована, постольку сотни тысяч (если не миллионы) людей, недостаточно подготовленных духовно и в культурном отношении, устремились в государственные учреждения. Пожалуй, прежде всего в результате вторжения этого элемента в общественную жизнь, в государственные учреждения, в репрессивные органы происходит варваризация исполнительной власти.

Огромные возможности деспотического государства, соединенные с азиатским игнорированием прав человеческой личности, дали в руки Сталину и его сатрапам чудовищную, неслыханную силу созидать и разрушать. Экономический рывок в годы пятилеток наглядно свидетельствует об этом. В этом смысле Сталин – самый полный тип эпохи, ею вызванный к жизни. Но историческую задачу этой эпохи составлял уже не социализм, а держава; государство было все, а человек – ничто. В условиях страны с полуазиатскими нравами, со слабой демократической традицией это государство оказалось в состоянии серьезно ослабить интеллектуальный потенциал страны, расшатать устои народной нравственности и прочно блокировать политический прогресс. Справедливости сказанного не противоречит факт бурного развития в годы пятилеток ряда отраслей промышленности, прежде всего оборонных. Ведь их развитие осуществлялось за счет других отраслей народного хозяйства, за счет социальной инфраструктуры в целом. Всестороннее прямое вмешательство государственной власти в народное хозяйство, иногда полезное, иногда губительное, создавало, как правило, тепличные условия для функционирования экономики: на стадии, когда промышленность только-только выходит из своего детского состояния, государственная монополия оказывается в противоречии с интересами развития. Мы уже не говорим о плановом гигантизме, который не позволял «привязать» экономику ни к местным условиям, ни к иностранному рынку, не говорим об отсутствии стимулов к модернизации производства, да и просто к добросовестному труду. Но не будем упрощать: за этот период страна сделала громадный скачок в своем экономическом и культурном развитии и встала вровень с главными европейскими державами. Вера народа в лучшее будущее, порожденная социальной революцией, значит в истории очень много.