Александр Бузгалин - СССР. Незавершенный проект

Предчувствуя опасность болезни «левизны» в РКП(б), Ленин предупреждал в статье «О значении золота теперь и после полной победы социализма» (1921 г.): «Настоящие революционеры погибнут (в смысле не внешнего поражения, а внутреннего провала их дела) лишь в том случае, – но погибнут наверняка в том случае, – если потеряют трезвость и вздумают, будто “великая, победоносная, мировая” революция обязательно все и всякие задачи при всяких обстоятельствах во всех областях действия может и должна решать по-революционному» [127] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5. Т. 44. С. 223. . Предупреждения эти не возымели действия, а значит, «внутренний провал» дела Октября становился неизбежным. Вехами нарастания опасности служили и полное непонимание (нежелание понять?) членами Политбюро последних работ Ленина, и отказ делегатов XIII съезда партии выполнить волю умершего вождя относительно перемещения Сталина с поста генсека, и разразившаяся вскоре борьба внутри руководства партии, и многое другое.

Но не только непонимание обусловило провал ленинского замысла «самотермидоризации». Не меньшую, а может быть, большую роль сыграла культурная отсталость страны.

Социальная революция такого типа, как Октябрьская, не только разрывает «порочные» исторические круги, но на новом уровне она их создает. Ведь движение по «перевернутой» схеме: сначала пролетарская власть, затем, на этой основе, создание материальных предпосылок для рывка вперед – предполагает особую зрелость «субъективного» фактора – не только политическую, но и культурную. Зрелость же в свою очередь предполагает, в качестве условия, иной, более высокий уровень развития производства, т. е. предпосылку, которую еще предстояло создать в России. Круг этот невозможно (чрезвычайно трудно) превратить в спираль, пока страна находится в изоляции, замкнута на внутренних условиях, вырвана из международного разделения труда и правильных экономических и культурных отношений с другими странами.

Ленинский план «подтягивания» России до уровня цивилизованных стран с помощью передовой политической надстройки имел, вне сомнения, резон. Но передовой надстройка была в 1920-е гг. лишь потенциально. «Наш аппарат» (аппарат государства. – И. П.), признавал Ленин, «из рук вон плох», он представляет оказавшийся в проле-. тарских руках «пережиток старого», «буржуазную и царскую мешанину» со всеми ее прелестями. К тому же государственная машина, выросшая из гражданской войны, была сильно бюрократизирована – не случайно Ленин говорил, что борьба с бюрократизмом займет у нас «целую эпоху», – и слабо контролировалась ЦК партии, где дела тоже обстояли неблестяще. Чтобы выйти из тупика, Ленин предложил создать ЦКК-РКИ из честных и знающих пролетариев и мыслящего элемента; задача этого органа должна была заключаться в «пересоздании» аппарата. И еще одно важное наблюдение. Не только с пролетарской культурой, писал Ленин, но и с «буржуазной культурой дела обстоят у нас очень слабо»; «речь должна идти о той полуазиатской бескультур-ности, из которой мы не выбрались до сих пор», «нам бы для начала обойтись без особенно махровых типов культур до-буржуазного порядка, т. е. культур чиновничьей, или крепостнической и т. п.» [128] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5. Т. 45. С. 363, 364,389.

Не менее серьезным препятствием на пути развития нэпа был сам характер российской пролетарской революции, разразившейся в стране «среднеслабого» развития капитализма.

Сразу же, как только совершился государственный переворот, рабочий класс индустриальных центров России, находившийся в основном под влиянием большевиков, провозгласил завоеванную власть советской, социалистической. Тем самым было намечено общее содержание революции, разительно не соответствовавшее политическим и экономическим реальностям страны. Из этого противоречия между героически-восгорженным стремлением пролетарского авангарда, рабочего класса и бедноты к социализму и отсталостью страны, господством в ее жизни старой рутины родились основные коллизии, определившие ход революции.

И здесь нам вновь придется возвратиться к определению исторического содержания Октябрьской революции. Главным в революции в силу ряда обстоятельств оказался вопрос о собственности, частной или общественной. Точнее говоря, революция в отношениях собственности, в полном соответствии с доктриной социализма, как раз и представлялась средством преодолеть (уменьшить) отсталость, ослабить ее давление на всех, особенно на трудящиеся классы. Но насколько и, главное, при каких условиях обобществление ключевых отраслей хозяйства послужит предпосылкой экономического движения общества вперед, станет средством повышения производительности совокупного труда? Пока в стране шла гражданская война, ответить на этот вопрос было невозможно, ибо решался вопрос жизни и смерти революции. При переходе к нэпу, а особенно в условиях нэпа, вопрос о государственной монополии на крупную промышленность вставал перед партией с новой силой. То, что обобществление крупных промышленных предприятий, банков, средств связи и путей сообщения является необходимым условием перехода к социализму, сомнений не вызывало. Но нэп включал эти обобществленные предприятия в систему товарного хозяйства и рынка. Здесь-то и проявились издержки государственной монополии – более низкая эффективность обобществленных предприятий, обюрокрачивание руководства ими, стремление монопольно высокими ценами компенсировать элементарные промахи хозяйствования. С точки зрения экономики, только появление целого «веера» производств с разными типами собственности, управления, разными формами участия трудящихся в контроле за условиями своего труда и т. п. при взаимодействии всех таких производств с обобществленными крупными предприятиями и трестами способно было обновить народное хозяйство и двинуть его вперед. Абстрактно говоря, пролетарское государство в лице его институтов имело возможность дать ход такому развитию, способствовать эффективным структурным изменениям, предотвращая или смягчая нежелательные последствия экономического роста. Но политическая линия руководства партии в конце 1920-х гг. была уже иной, антинэповской. По существу, тогда совершался решающий выбор: идти ли России дальше путем цивилизованных стран, используя сообразно новым социальным условиям их опыт, обновляя его, или двигаться по инерции «военного коммунизма» (с учетом нового соотношения сил), применяя для решения проблем испытанный метод «диктатуры пролетариата».

К сожалению, по своей укорененности в обществе эти тенденции были неравноценны. Первая была представлена силами будущего: частью партийной интеллигенции; людьми, не состоявшими в партии, с широким, европейским кругозором, для которых социализм был чем-то большим, нежели примитивное имущественное равенство; специалистами разных отраслей. Но они составляли меньшинство. За ними, по сути, не было массовой базы: их не понимала партия, политически деморализованная борьбой внутри руководства, ослабленная «призывами» и «чистками», а рабочий класс, настроенный весьма критически по отношению к нэпу, выступал против «нэпмановской» перспективы. Оставалось, правда, крестьянство, особенные условия развития которого в рамках добровольной кооперации могли стать одновременно общими условиями прогресса страны, но оно было слишком темно, необразованно и к тому же лишено возможностей участия в политической борьбе.