Лев Безыменский - Третий фронт. Секретная дипломатия Второй мировой войны

Именно эта надежда, вдохновлявшая Гитлера и Гиммлера, все время подстегивала Вольфа. Я ощутил это даже во время беседы с престарелым генералом. Например, я спросил его об одном «пассаже» в докладе Вайбеля, который сообщал следующее: во время первой встречи Дольмана с Хусманом и Блумом Дольману «стало ясно, что союзников не расколоть», но он скрыл это от Вольфа.

— Это было действительно так? — спросил я Вольфа.

— Конечно, — ответил он. — Если бы Дольман мне сказал об этом, то я вообще не стал бы вступать в переговоры. Зачем бы они мне были нужны?

Что решила англо-американская сторона? Лемнитцер доложил своему начальству о встрече в весьма позитивных тонах, ожидая, что Вольф «на следующей встрече должен будет либо привезти конкретные планы, либо признаться в несостоятельности». Фельдмаршал Александер и, в свою очередь, генерал Доновен рекомендовали продолжать начатое. Оба считали, что Вольф скоро прибудет на новую встречу вместе с представителями ОКВ. Одновременно они категорически возражали против участия советских офицеров в переговорах, так как речь идет только о североитальянском фронте.

Таково было положение к 19–20 марта 1945 года.

Смотреть в бинокль на историю — дело полезное и даже увлекательное. При помощи специфических средств, доступных исследователю (документы, карты, свидетельства очевидцев, мемуары), становится возможным разглядеть событие во всех его мельчайших подробностях. Но этот метод таит в себе опасность односторонности. Когда занимаешься мелочами и кажется важной каждая деталь (где? когда? как?), то невольно теряешь общий обзор событий. В мемуарной литературе, посвященной операции «Санрайз», это особенно ярко заметно, поскольку почти каждый автор (Даллес, Вайбель, Дольман), кроме всего прочего, занят реабилитацией своей собственной персоны. Им, безусловно, не до исторического контекста!

Попробуем избежать этой односторонности и восстановим некоторые обстоятельства того времени, которые играли не только важную, но поистине решающую роль. Итак: февраль — март 1945 года. Что это были за месяцы?

Февраль — месяц Ялтинской конференции «Большой тройки», время важнейших совместных решений, направленных на завершение великой битвы за освобождение Европы, на разгром гитлеровского агрессора. Как раз к этому времени закончилась грандиозная Висло-Одерская операция советских войск, вышедших на подступы к Берлину. Не менее успешно продвигались советские войска в юго-восточной части Германии и Венгрии. Войска союзников, оправившись от ударов немцев в Арденнах, готовились к очередному наступлению на Западе (оно было назначено на 8 февраля) и в Северной Италии (оно затягивалось и началось лишь в марте). На Балканах Болгария, Румыния и Венгрия были освобождены; на территории Югославии шли упорные бои. Никто не сомневался, что наступает последний этап войны в Европе.

Именно теперь требовалось полное и честное сотрудничество в рамках антигитлеровской коалиции. Особенно если учесть, что ставка Гитлера на ее раскол была известна всем участникам этой коалиции, а в Ялте была подтверждена верность принципу безоговорочной капитуляции. Никто и ничем не должен был в этих условиях подавать оснований хотя бы для тени подозрений в верности общему делу! Однако…

Хронология такова: лишь 12 марта Советский Союз был проинформирован (раздельно с американской и английской стороны) о том, что в Берн (!) прибыл германский генерал Вольф «для обсуждения с представителями Соединенных Штатов и Великобритании вопроса о капитуляции немецких вооруженных сил в Северной Италии». Посол США в Москве А. Гарриман сообщил также, что фельдмаршал Александер направит своих офицеров в Берн. В тот же день В.М. Молотов ответил от имени Советского правительства, что оно не возражает против переговоров, если в них примут участие и советские офицеры. 16 марта правительство США заявило, что отказывает советским представителям в этом праве, что, разумеется, вызвало резкую реакцию правительства СССР. Оно заявило, что не может дать согласия на переговоры, ибо считает необходимым «исключить возможность ведения сепаратных переговоров одной или двух союзных держав с германскими представителями без участия третьей державы». По этому вопросу завязалась острая переписка в рамках «Большой тройки», которая продолжалась до 12 апреля.

Таковы хронологические рамки дипломатического конфликта. Но у него была и определенная предыстория, которая иллюстрирует нечистую игру США и Англии.

…Уже 10 марта в Лондоне задумались над тем, что без информации советского союзника обойтись невозможно. Там дали Александеру указание не посылать своих эмиссаров до решения вопроса об информации Советского Союза. Американский генштаб был такого же мнения, считая, что необходимо «избежать позднейшей критики» (как в воду смотрели!). Однако военный министр Стимсон предпочел скрыть от Рузвельта, что вопрос уже поднят с английской стороны, и изобразил все в виде собственной инициативы. 11 марта государственный департамент и Форин офис приступили к формулированию ноты, причем «конкуренты» толком не договорились между собой, и Черчилль без консультаций с США выдвинул идею, что в ноте надо запросить мнение Советского Союза. Поэтому Александер получил указание, что Лемнитцер и Эйри могут ехать в Берн, но должны ждать дополнительных распоряжений.

Нота была составлена и направлена, причем с заведомой неточностью. Переговоры велись не в Берне, а в Цюрихе, Вольф был не обычным генералом, а генералом СС, и, что самое главное, переговоры начались не 12 марта, а еще в феврале. Но советская сторона не стала вдаваться в подробности. СССР дал принципиальную оценку, справедливо поставив весь вопрос в зависимость от участия советских представителей. Когда пришел ответ В.М. Молотова, британская военная миссия в Москве сочла его вполне разумным и попросила Александера принять меры для реализации советского предложения. Сделать это было действительно непросто, поскольку СССР тогда не имел дипломатических отношений с Швейцарией. В свою очередь, Лемнитцер радировал из Берна, что по техническим причинам желательно прибытие одного, а не нескольких советских офицеров…

Тут-то и «взорвалась бомба» — не советская, а американская! В Вашингтоне были вне себя от идеи прибытия советских представителей. Стимсон писал в дневнике, что «Черчилль суется не в свои дела», Посол Гарриман и глава военной миссии США в СССР Дин телеграфировали из Москвы, требуя немедленно отказаться от советского предложения, — для этого, мол, нет «оправдания», и вообще оно ставит «общие вопросы наших политических отношений» (Дин даже употреблял термин «советское требование», хотя западные державы сами просили Советский Союз внести свои предложения). Государственный департамент стал на такую же позицию. Начали искать аргументы, чтобы получить согласие Рузвельта, причем наиболее веским стал довод Дина, что если в Берн прибудут советские представители, то немцы «станут несговорчивыми». Стимсон, в свою очередь, доказывал, что в Швейцарии будет идти речь лишь о военных делах и поэтому «политики не должны иметь к этому отношения».