Леонард Мосли - Утраченное время [Как начиналась вторая мировая война]

Итак, война началась. Но какая?

ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Германия вторглась на территорию Польши без объявления войны. Возможно, именно это преднамеренное нарушение международного права давало западным союзникам основания верить, что все еще есть выход из создавшегося положения. Не было никакого объявления войны, не было поэтому и никакой войны, нет поэтому и необходимости идти на помощь Польше, так рассуждали на Западе.

Однако в пакте с Польшей, подписанном Англией 25 августа 1939 года, говорилось совершенно четко, ясно и конкретно: если Польша подвергнется нападению, союзники обязаны немедленно прийти ей на помощь. Если Польше будут угрожать военными акциями, западные державы также обязаны оказать ей помощь. Если Данциг подвергнется нападению или будет изменен его статус, Англия и Франция автоматически и немедленно должны выступить на стороне Польши. Все эти акции имели место.

«Алекс (Кадоган) зашел ко мне на Итон-сквер около 9 часов утра,— писал Галифакс 1 сентября,— и сказал, что, как он слышал, в 7 часов утра Данциг провозгласил о своем присоединении к рейху, что войска вермахта перешли польскую границу (военный министр Лесли Хор-Белиша был разбужен начальником штаба в 5 часов утра, но, по-видимому, никто не разбудил министра иностранных дел или премьер-министра). Я сразу же попросил к себе на Даунинг-стрит поверенного в делах Германии и польского посла».

Галифакс должен был посоветоваться с Чемберленом, прежде чем решить, что сказать немецкому и польскому послам. Премьер-министра он застал в растерянности, но даже теперь тот не считал положение безнадежным. Может быть, что-нибудь все же можно сделать? А как насчет Муссолини? Как дела с посредничеством? По существу, никак, и в последующие двадцать четыре часа посредничество превратилось в чистейший фарс. И тем не менее оно было той соломинкой, за которую еще можно было ухватиться, и Невиль Чемберлен в Лондоне, а Жорж Бонпэ в Париже попытались сделать это.

В тот день в Лондоне установилась прекрасная погода: яркие лучи солнца проникали в комнату кабинета министров па Даунинг-стрит, 10, когда туда ввели польского посла графа Рачинского; английский министр иностранных дел был уже здесь. Поляка трясло от волнения; он едва держал в руках бумагу, зачитывая последние известия из Варшавы. «Немцы бомбардировали Варшаву, Краков и Катовице, — докладывал он Галифаксу, — а танки ведут огонь по польским городам. Это война — тот самый случай, о котором говорится в договоре».

Галифакс кивал головой. Он сказал, что, без сомнений, английское правительство именно так и воспримет это, если факты таковы, как их излагает господин посол.

«И объявит войну?» — спросил Рачинский.

«Сначала нужно удостовериться в фактах»,— отвечал британский министр иностранных дел.

Однако никаких сомнений относительно только что изложенных послом фактов не было. Английский посол в Варшаве по телефону уже описал воздушный налет на район возле польской столицы, свидетелем которого был он сам. Затем в течение дня он еще несколько раз звонил из Варшавы, докладывая о боевых действиях вермахта на территории всей Польши. «Только что со мной по телефону разговаривал полковник Бек,— сказал он.— Он говорил из бомбоубежища, так как столица подвергается непрерывным атакам с воздуха».

Бек хотел выяснить два вопроса: когда Англия собирается объявить войну? Когда она предпримет акции военного характера? Такие акции со стороны западных держав, по мнению Бека, были необходимы безотлагательно, чтобы ослабить давление немцев на польском 358

фронте. Польский министр иностранных дел поставил эти же вопросы перед французским послом.

Между тем, выпроводив Рачинского без ответа на поставленные вопросы, Галифакс теперь беседовал с Тео Кордтом, который не имел связи с Берлином и не располагал никакой информацией о происходящих там событиях. Кордт обещал передать своему правительству «очень серьезную озабоченность», с которой англичане воспринимали обстановку.

В Берлине не чувствовалось той прохлады, которую приносит в Лондон легкий утренний бриз поздней осенью, охлаждая воздух над городом. В германской столице этот первый день сентября был жарким, влажным и душным. За исключением Вильгельмштрассе, где безмолвная толпа стояла у имперской канцелярии, все улицы в городе почти полностью опустели, как будто население, услышав о предстоящей войне, укрылось в подземелье.

Когда в 11 часов Гитлер подъехал к зданию оперы, поблизости не оказалось почти никого, кто бы приветствовал его. Только платные наймиты нацистской партии вскочили на ноги, чтобы приветствовать своего фюрера, когда тот вошел в зал; правда шум их приветствий заметно ослаб, когда они увидели, как был одет Их фюрер. Вместо обычной коричневой рубашки и черных брюк Гитлер появился в серо-зеленой военной форме вермахта. Он сидел, болтая с Герингом и Геббельсом, пока проходила обычная процедура открытия заседания рейхстага, затем встал и начал речь.

«Целых два дня,— заявил Гитлер,— я ждал, пришлет польское правительство или не пришлет своего полномочного представителя... Однако глубоко ошибутся то, кто мое стремление к миру и мое терпение расцепят как слабость или даже трусость. Я больше не вижу готовности со стороны польского правительства вести с нами серьезные переговоры.

Этой ночью солдаты регулярной польской армии открыли огонь по нашей территории. С 5 часов 45 минут этого утра мы им отвечаем огнем на огонь, и, начиная с этого момента, мы на бомбы ответим бомбами».

После этого заявления фюрера Геринг встал со своего места и начал аплодировать, тем самым дав сигнал для всеобщих аплодисментов в зале, а Геббельс, повернувшись к залу, как дирижер, управлял горячими овациями членов рейхстага.

«Я вновь надел эту военную форму,— кричал Гитлер,— которая для меня является самой дорогой и самой священной. И я ее не сниму до тех пор, пока мы не обеспечим себе победу!»

«Победа будет наша! — кричал Геббельс.— Никогда не повторится 1918 год!»

В то время как фюрер излагал перед собравшимися членами рейхстага свои планы, Биргер Далерус, подобно мячику настольного тенниса продолжал свои скачки между имперской канцелярией, поездом Геринга и английским посольством в Берлине. Геринг вызвал Далеруса в имперскую канцелярию, и два полицейских эскортировали его сквозь толпу на Вильгельмштрассе.

Следуя по длинному коридору, Далерус прошел мимо толпившихся, как обычно, нацистских придворных, которые ожидали появления фюрера. Из кабинета Гитлера вышел Геринг, подошел к шведу и похлопал его по плечу. «Слышали, фюрер назначил меня своим преемником? — сказал он.— Разве это не говорит о его доверии мне? Но это совершенно не сказывается на целях, которых я добиваюсь. Мира, вот чего я хочу! Скажите мне, Далерус, вы все еще уверены, что Англия хочет с нами разумного и мирного соглашения?»