Леонард Мосли - Утраченное время [Как начиналась вторая мировая война]

«Эмиль 48 48 Эмиль — псевдоним Гитлера, которым пользовался абвер при упоминании о нем. — Прим. авт. 1 Любопытно, что Гитлера преследовала навязчивая мысль о кастрации, и он все время требовал публикации в нацистской прессе «сообщений о кастрации», когда пропагандистская кампания достигала наивысшего накала. Возможно, объяснение этому следует искать в его личных качествах: хотя никто точно не знает, но ходили слухи, что он был импотентом. — Прим. авт. 1 На самом деле немецкие войска на Западе были значительно слабее: самое большее — двадцать дивизий. — Прим. авт. переживает кризис. Приближенные замирают от страха каждый раз, когда он выходит из своего кабинета, — сообщал во второй неделе августа адмирал Канарис Эриху Кордту. — Кажется, он никак пе может принять какое-либо решение».

Настроение у Гитлера было отвратительное. Он то неистово кричал, извергая проклятия в адрес поляков, то сидел в мрачном молчании, сложив руки на животе, нахохлившись, как серая ворона.

8 августа фюрер принял венгерского министра иностранных дел графа Иштвана Заки и в ходе беседы закричал: «Мы не только разгромим польскую армию, но и уничтожим польское государство! — Неистовствуя, он продолжал: — Я еще не решил предать гласности факты кастрации поляками немцев \ ибо это вызвало бы слишком большой взрыв негодования. Но и так поведение поляков становится невыносимым для немцев. — Он сжал свой кулак перед лицом Заки. — Вы имеете хоть какое-нибудь представление о настроениях в германской армии в настоящий момент? Поляки в своих газетах высмеивают германскую армию; Бек насмехается над ней. Но я этому рад. Это значит, что германская армия едва сдерживает себя в ожидании схватить поляков за горло, и она будет страшно разочарована, если поляки прислушаются к голосу рассудка».

11 августа Гитлер принял доктора Карла Буркардта, которого доставили из Данцига на юг Германии личным самолетом фюрера. В свое время ходили слухи о якобы пронацистских настроениях Буркардта, однако было бы более точным говорить о его антипатии к полякам. Бур-кардту было трудно выполнять свою миссию, но он делал все, что было в его силах, чтобы противодействовать угрозам, исходившим как с той, так и с другой стороны. Обе стороны были весьма неразборчивы в методах, однако, возможно, в силу того, что Буркардт являлся представителем швейцарской буржуазии и схватывал все нюансы немецкого языка, он мог относиться с большей симпатией к немцам в Данциге, чем к легко возбуждавшимся славянам.

Буркардт два с половиной часа беседовал с Гитлером и впоследствии отмечал, что он увидел его «нервным, жалким, временами почти в шоковом состоянии».

Гитлер не оставил никаких сомнений у швейцарского профессора в том, что смертельно оскорблен ликованием Запада и Варшавы по поводу недавних событий в Данциге. «Бек осмелился хвастаться, что выиграл войну нервов у правительства Германии, — говорил Гитлер, — а заграничная пресса заявляет, что рейх проиграл эту войну! — Ударив кулаком по столу, как он делал всегда в подобных случаях, Гитлер закричал: — Они еще увидят! Они еще увидят! Любой их шаг приведет к тому, что мы обрушимся на них подобно удару грома».

Буркардт заметил, что вне всякого сомнения это будет означать общую войну, которая, как он надеялся, не входила в планы фюрера.

Гитлер объяснил, что не намерен вести войну так, как ее вел кайзер Вильгельм, который всегда проявлял излишнюю разборчивость и скрупулезность при выборе способа использования своих войск. Гитлер сказал, что будет сражаться до последнего, без всякой жалости и беспокоиться ему нечего, тем более что Италия и Япония готовы сражаться на стороне Германии. На Западе, по словам Гитлера, Германия могла рассчитывать на свои шестьдесят дивизий *, чтобы сдерживать союзников, пока не будут уничтожены поляки, а на это потребуется три недели.

Бурцардт тогда спросил Гитлера, зачем же идти на такие крайности. Ведь демократии готовы урегулировать все вопросы путем переговоров.

«Зачем же они продолжают подстрекать поляков, если сами хотят переговоров? — спросил Гитлер. — Зачем они дали полякам гарантии? Что могло быть лучше для поляков, чем то предложение, с которым я обратился к ним в марте этого года? Западные демократии поощряют надменное поведение поляков. — Гитлер засмеялся. — Поляки потеряли рассудок, как и те, кто их поддерживает. Вот если бы так вели себя чехи, тогда я мог бы это попять. После того как мы взяли Чехию, то поняли, почему чехи были столь непреклонны. У них была отличная армия, оснащенная современным оружием и техникой, а их генеральный штаб знал свое дело. — Он снова засмеялся: — Поляки! Я знаю их планы! Они составлены неквалифицированно, а техническое оснащение армии слабое!»

Настроение Гитлера внезапно изменилось. Из яростного противника поляков он превратился в апостола солидарности Запада перед лицом угрозы с Востока. «Разумное решение все еще возможно, — заявил он. — Все эти проблемы можно было бы решить. Я бы воздержался от осложнений с поляками при условии, что те проявят благоразумие, оставят в покое Данциг и его население и дадут немцам, проживающим в Польше, возможность мирного существования». Глаза Гитлера загорелись зловещим огоньком, и он добавил, что все его планы и замыслы в принципе направлены против России.

«Если Запад окажется настолько глуп и настолько слеп, чтобы напасть на Германию, то я буду вынужден объединиться с Россией, чтобы разгромить Запад. Затем, еще больше усилив свою мощь в итоге победы над Западом, я нападу на Россию».

Это было поразительное заявление, но Буркардт, казалось, не оценил всей его важности. Выехав из Берхтесгадена, он немедленно направился к себе домой в Базель, куда пригласил английского и французского послов и передал им содержание разговора с фюрером.

С тех пор историки высказывают свое удивление, что заявление Гитлера о его планах относительно России не было упомянуто в донесениях, которые направили своим правительствам послы после встречи с Буркардтом. Может быть, Чемберлен и Даладье запретили им докладывать об этом?

Объясняется все очепь просто: Буркардт считал это заявление Гитлера настолько нелепым, что не нашел даже нужным упомянуть о нем во время беседы с послами. Сама возможность германо-русского пакта была для него просто слишком абсурдной, чтобы об этом думать.

Утром 12 августа 1939 года в Москве начались англо-фрапцузско-русские военные переговоры. Ко всеобщему удовлетворению, если не считать адмирала Плапкетт-Дракса, атмосфера на совещании совершенно отличалась от той подчеркнутой официальности, в которой проходили политические переговоры с Молотовым. Делегации разместились вокруг огромного стола без какого-либо особого соблюдения старшинства, и по мере того, как продолжалось заседание, в работу вовлекалось все больше секретарей для ведения полных протоколов заседаний на французском, английском и русском языках.