Наталья Пушкарева - Женщины Древней Руси

Примечательно, что в XIV в. была зафиксирована процессуальная дееспособность женщин не только привилегированного сословия, но и зависимых в случае тяжбы с «осподарем». В одной из грамот великого князя Василия Дмитриевича говорится: «…а кто, холоп или роба, имеется тягати с осподарем и поимется на правду, а не будет на них поруки…» [526] ААЭ. Т. I. № 14. С. 10 (под 1398 г.).

Частью вопроса о процессуальной дееспособности женщин является вопрос о послушестве. В отечественной и зарубежной литературе чаще всего встречается мнение, что женщины на Руси не имели права судоговорения и не могли быть свидетелями, «послухами».

Однако конкретных указаний запретительного характера в нормативных документах X–XV вв. не содержится. В качестве подтверждения можно сослаться на «Главы о послусех» известных «Книг законных», которые имели значительное влияние на древнерусский юридический быт. Здесь целых 15 статей запрещают послушествовать рабам, нищим, умалишенным, малолетним, близким родственникам, родственникам по свойству и пр., но ничего не говорится о каком-либо ограничении процессуальной дееспособности женщин. Что касается актового материала, то исследователь располагает уникальными документами с указанием на послухов-женщин. «В лето 6888 (1380 г. — Н. П.) потъписана была церковь Спаса в Ковалеве монастыре близ Новгорода». Данный акт был совершен при свидетелях, среди которых названы не только великий князь Дмитрий Иванович и новгородский архиепископ Алексей, но и «подружья» знатного новгородца Офонасья Степановича — Мария. Спустя век, в 1488 г., Федка, жена Олизара Шиловича, составила дарственную для своего племянника Богдана на земли, находившиеся в ее волынских владениях, указав в списке «послухов»: «…а при том была дочка моя княгиня Марья Семеновна Ровенская…» [527] Cм.: Сергеевич В. И. Лекции по истории русского права. СПб., 1890. С. 571; Андреев В. Ф. Новгородский частный акт XII–XV вв. Дисс… канд. ист. наук. Л., 1980. С. 117–118; Archivum ksigzat Lubartowiszow w Stawucie. Т. I. Lwow, 1887. № 139. S. 112.

Среди «послухов», «стоявших у печати», как правило, упоминаются мужчины, но есть и исключения. Так, при покупке земли игуменом Николаевского монастыря Василием «у печати стояла Лукерья», а в другой купчей (Мелентия) — Матрена [528] ГВНП. № 174. С 215; № 275. С. 275. . Обладание же собственными восковыми печатями (ими, кстати, пользовались не только сами женщины, но и их мужья, родственники) также является неопровержимым фактом широкой процессуальной дееспособности древнерусских знатных женщин. Так, князь Данило Васильевич Патрикеев запечатал одну из своих данных «матери своее княгининою Марьиною печатью»; Иван Константинович Добрынский пользовался «Овдотьиною печатью старициною», «тещи своее»; черница Варвара — «Марьиною печатью свекровьиною» [529] АСЭИ. Т. I. № 269. С. 194–195; Т. II. № 153а. С. 90; Т. I. № 73. С. 65; АФЗХ. Ч. I. № 30. С. 49. .

Представительницы верхушки привилегированного сословия — крупные вотчинницы могли и сами вотчинный «суд судити», как, например, игуменья Федотья в Кашинском монастыре, или представлять одну из тяжущихся сторон в спорных делах по поводу недвижимой собственности. Несколько таких документов дошло до нас от 60–70-х годов XV в. Они связаны с именем великой княгини Марии Ярославны, которая в одном случае даже тягалась с самим великим князем Иваном Васильевичем по поводу земель в Переяславском уезде. Процессуальная сторона дела здесь рисуется следующим образом: от обеих тяжущихся сторон равным образом действовали личные судьи, составившие единый «съежий суд». В другом случае (грамота 1470–1478 гг.) «суд судил великие княгини тивун нерехотской Семен Григориев по великие княгини грамоте». Суть процесса излагается в «списке», по которому «княгиня великая Марья велела судье… троицкого старца Геронтия оправить, а Нелидка Шубина обвинити, а землю велела присудити к монастырской земле» [530] АСЭИ. Т. III. № 118. С. 155; Т. I. № 340. С. 246; № 387. С. 290. .

Как по приведенным актам, так и по другим аналогичным источникам трудно определить долю непосредственного участия княгини в решении спорного дела. Другой вопрос: было ли упоминание «слова» княгини («и по государыни своей великие княгини слову…») лишь частью клаузулы в документе, т. е. документальной формальностью, или же выражало действительное участие княгини в осуществлении судебно-административных функций? Обратимся к документу конца XV в., связанному с тяжбой между митрополичьим посельским Данилой и Сысоем Терпиловым о луге на реке Шексне. Ход судебного процесса, зафиксированный в документе, гласит: «Перед великою княгинею Марфою судья Василей Ушаков сказал… и учинил стати перед великою княгинею у доклада по крещеньи… И на срок перед великою княгинею митрополичий посельской Данило стал, а Сысойко Савел не стал. И княгини великая, выслушав суд по списку и по судьину слову, велела (курсив мой. — Н. П.) посельского Данилка оправити и пожню велела присудити по меже к митрополичьей пожне, а Сысоя велела обвинити…» [531] АСЭИ. Т. III. № 477. С. 461; № 489. С. 470. Налицо участие знатной женщины в судебном процессе в качестве судьи (или одного из судей).

Итак, можно заключить, что положение женщины на Руси в свете феодального светского и церковного права к XV в. формально не отличалось от положения мужчины. Некоторые установленные и рассмотренные различия в действительности могли быть как в пользу женщины (двойной штраф за некоторые преступления, оскорблявшие ее честь), так и в сторону ограничения ее прав (отчасти в области послушества, в ряде случаев ответственности за преступления супруга). Активно действующим социальным и юридическим лицом — как о том позволяют судить церковные нормативные акты — женщина стала к XIII в. (именно тогда появились статьи о самовольном уходе жены от мужа, разводе, о драке между женщинами и т. п.). С XII–XIII вв. и даже ранее женщины всех социальных групп, кроме обельных холопок, были обязаны нести ответственность за преступления, совершенные ими самими или их ближайшими родственниками, что является дополнительным свидетельством того, что россиянки к XV в. стали самостоятельными субъектами права.

Правовые нормы, закреплявшие собственнические и иные имущественные и социальные права женщин на Руси, были, разумеется, «юридическим выводом из существующей экономической организации общества, которая основана на частной собственности на средства производства…» [532] Маркс К., Энгельс Ф . Соч. Т. 16. С. 383. . Именно экономическая организация древнерусского общества и, как следствие, ее социальная иерархичность, феодальная стратификация обусловливали различие прав женщин в зависимости от их социально-классовой принадлежности. Рубеж между правовым статусом привилегированного и зависимого населения очевиден. Хотя светские и церковные власти формально сделали нормой юридического быта охрану жизни и чести зависимых женщин, денежные взыскания за преступления, совершенные по отношению к представительницам непривилегированного сословия, были значительно меньшими, чем за аналогичные проступки, совершенные по отношению к женщинам знатным. Те немногие сведения об имущественном положении представительниц феодально зависимого населения, которыми располагают исследователи, позволяют заключить, что в этой форме полномочия социально зависимых женщин распространялись лишь на некоторую совокупность движимости. По мере феодализации общества и усиления крепостнических тенденций права эти сокращались.