Артём Драбкин - Снайперы [litres]

В это самое время из соседнего окопа послышался смех какого-то солдата, который мне кричал: «Вася, Вася!» – «Вот же сукин сын! – подумал я тогда. – Мне попало в челюсть, а он смеется, что его эта участь миновала». Тогда я достал полевую сумку и написал на бумаге своему контуженному соседу: начерти, большая ли у меня рана. Он нарисовал такой довольно-таки порядочный кружок. Солдат из соседнего окопа продолжал кричать: «Вася, Вася». На его смех я едва сквозь зубы ему отвечал: «Ранен, ранен!» А он – хоть бы что. Я, конечно, не хотел тогда из окопа уходить. Даже и мысли такой не допускал.

И вдруг об этом узнал комбат. А комбатом у нас не так давно стал капитан Пирогов. Кстати говоря, бывший начальник снайперских курсов – сбора снайперов дивизии. Его на эту должность поставили после того, как он прибыл к нам после ранения. Долгое время он служил при дивизии. И вдруг его послали к нам комбатом. Так вот, как только он узнал о моем ранении, то сказал: «Передайте Корзанову: чтобы немедленно уходил в медсанбат!»

Мой сосед был контужен. Кстати говоря, тот солдат, который смеялся, тоже получил, вероятно, сильную контузию или потрясение. Почему? Потому что я сам видел, как солдат, некогда со смехом кричавший мне «Вася», перед тем, как убежать оттуда, рвал свеклу в огороде хуторянина, грыз ее и смеялся. Короче говоря, он находился в такой тяжелой форме.

К вечеру, когда уже стало темно, я оказался в медсанбате. Он размещался в лесу в палатках. Там собирали всех раненых с нашей части. Я тогда, помню, находился в слишком напряженном состоянии. И вдруг, проходя около палаток, я услышал женский разговор. Он был следующего содержания. Одна женщина называла фамилию какого-нибудь солдата, а другая ей что-то отвечала. Одна, помню, про какого-то солдата примерно в таком ключе говорила: «Его сейчас, при первой же возможности, надо эвакуировать, а этого подождем». Наконец очередь дошла и до моей фамилии. Первая женщина говорит: «Корзанов!» Вторая ей отвечает: «Эвакуируем утром. Если доживет». – «Ничего себе! – подумал я тогда. – У меня с зубами проблемы, я не могу разжать челюсть, а мне уже такое приписывают». В темноте я достал из полевой сумке бумагу и на треугольничке на ощупь, как мог, стал писать патриотическое и прощальное письмо матери. Очень жаль, что оно так и не сохранилось до конца войны. Тогда я, помню, подумал: если со мной что-то случится, то это письмо опустят в полевую почту.

Наступило утро. Я благополучно до него дожил. Но я отказался куда-либо уезжать и остался при этом медсанбате. Здесь я пробыл девять дней. Оказалось, что осколок у меня прошел совсем близко от сонной артерии и чуть ее не задел. Если бы он попал в сонную артерию, то мне была бы явная смерть. В таком случае я бы с траншеи уже бы не вышел.

Через девять дней я вернулся в батальон. После этого опять прошло какое-то время, бои шли за боями, и батальон снова, по сути дела, почти весь погиб.

В этих боях, в самом начале ноября 1944 года или даже, наверное, в конце октября погиб наш комбат капитан Пирогов. Я с ним находился в очень близких отношениях. Больше того, я даже считаю, что мы были друзьями. Сам он был, кажется, родом с города Невеля, из-под Великих Лук. Помню, он немного хромал, так как вступил в командование батальона после госпиталя, где находился на излечении. Произошло это при следующих обстоятельствах. В Латвии в то время, как известно, находились в нашем окружении 36 немецких дивизий. Мы шли вперед с такими, как бы сказать, рывками. Однажды наше подразделение зашло в какой-то лесок. Там было тихо. Выпал даже снег. Когда мы подошли к какому-то хутору, то послышался шум. Мы были этим, конечно, очень сильно встревожены. В батальоне у нас в то время насчитывалось 70 человек или, может быть, немногим более. И оказалось, что в лесочке окопались и немцы.

Рядом располагался латвийский хутор, из которого шла щель в окопы. На хуторе загоняли в хлев скот. С хозяином этого хутора нам пришлось даже разговаривать. Он хорошо говорил по-русски. Все остальные на нашем языке не понимали ни слова. Этот хозяин сказал нам (он, конечно, говорил с акцентом), что когда-то он служил в царской армии и что он, мол, хороший солдат. Надо сказать, через этот хутор проходила важная прифронтовая дорога. Ночью прямо на ней нам удалось захватить большой немецкий обоз, который был на конной тяге. Мы его взяли и он, как говорят, остался за нами.

Помню, ездовые немцы, которые были при нем, начали отстреливаться.

Через какое-то время нам удалось немцев на этом направлении несколько отбросить. Потом прибыло подкрепление. Через какое-то время немцы нас с этого хутора выгнали. Но мы снова его заняли. Потом стало ничего не слышно. Мне было непонятно, в каком мы находимся положении. У нас не было соседей ни справа, ни слева. Тогда ко мне подошел комбат Пирогов и завязал со мной следующий разговор. «Наши действия дальше! – сказал он мне. – Ну-ка скажи мне сейчас!» Я подумал и сказал: «Наверное, у нас есть проблемы с вооружением и боеприпасами!» – «Вот! – оживился на этих словах Пирогов. – Ты можешь сейчас пробраться туда, откуда мы ушли и где наши тылы расположены. Значит, так. Бери двух солдат и тащи оттуда то, что считаешь нужным: гранаты, боеприпасы и прочее. Не исключено, что противник снова появится. Так что бери боеприпасы и действуй!»

Все это находилось в тылах нашего полка. Но пока мы добирались до своих тылов и почти уже до них дошли (но нам, если мне не изменяет память, еще оставалось сколько-то пройти) для того, чтобы достать боеприпасы, на том направлении, откуда мы ушли, разгорелся жаркий бой. Собственно, поэтому мы быстренько и пополнили свои запасы. Все это происходило на рассвете. Мы вернулись на то место, где располагался наш батальон. Стало рассветать. Все это происходило при низких тучах, которые, проплывая над хутором, касались чуть ли не макушек деревьев. Было темно. В иной раз и сейчас бывает так же пасмурно. Никого из батальона мы не обнаружили. Мы только видели, как на поле боя лежат убитые солдаты, причем русские вперемешку с немцами. За время пребывания на передовой мне впервые пришлось увидеть такую ужасающую картину. Ведь немцы, как правило, всегда убирали своих погибших. А тут они не убрали свои трупы. Другое дело, что когда мы их преследовали и они отступали, им становилось не до этого. Так как никого из своих на месте мы не обнаружили, то запрятали все боеприпасы, которые понесли, а сами вернулись обратно в полк. Короче говоря, почти весь батальон там погиб.

После этого вдруг меня вызывают в отдел контрразведки «СМЕРШ». Один из сотрудников стал меня спрашивать: «Вы капитана Пирогова знали?» – «Отлично и хорошо его знал! – признался я. – Я даже считаю, что мы были друзьями». Тогда этот сотрудник указал мне на своего коллегу, у которого оказались погоны старшего сержанта. Но он был, конечно, постарше меня по возрасту. Он сказал: «Сейчас пойдете с этим старшим сержантом. Задание вам дается такое: любыми судьбами, где бы что бы не происходило, разыщите капитана Пирогова, во всяком положении, живым или мертвым. В плену или где, вы должны его обнаружить в любом положении». После этого мы с ним отправились на задание. Мы вышли в поле, посмотрели на все положение… Мысли в голову приходили всякие. «Что же нам делать? – сказал тогда я. – Как мы можем его разыскать? Ведь для этого мы должны взять этот хутор, пленить этих немцев? А об этом нечего и думать». Тогда этот старший сержант мне предложил: «Знаешь что? Нам надо достать мешки. В них мы будем собирать документы. Разделим все это по частям».