Николай Карабчевский - Дело о гибели Российской империи [litres]

К несколько более позднему времени надо отнести усиленные посещения меня женами и матерями морских офицеров, задержанных в Кронштадте матросскими бандами, которые начали творить там суд и расправу самолично. После многих зверских убийств в Кронштадте там образовались своя «Республика» и свой разнузданный, категорический императив по части издевательской расправы над заключенными.

Участь несчастных офицеров скоро стала не только летальной, но воистину трагичной. Я не мог молчать и написал в тамошний «Совет» или «Комиссариат», ведавший арестованными, письмо, в котором, упомянув о своей политической беспартийности, просил допустить немедленно защиту для обвиняемых морских офицеров, без чего никакая расправа над ними не может почитаться справедливою и законною, с точки зрения минимальных требований морали. Подобная расправа пятнит прежде всего тех, кто к ней прибегает. При этом я заявлял, что готов сорганизовать соответствующий состав защиты, став во главе ее.

На это я получил скоро довольно вежливый ответ. В нем говорилось, что защита при суде, конечно, будет допущена, но что пока это еще преждевременно, так как дела об арестованных морских офицерах находятся либо в стадии дознания, либо предварительного следствия.

Между тем слухи о жестоких издевательствах и насилиях над офицерами доходили до меня со всех сторон, и что-то поистине кошмарное творилось в нескольких верстах от Петрограда.

В это время еще Керенский был министром юстиции, и я решил объясниться с ним по этому предмету. Его не так легко было уже заставать теперь, и предстояло выбирать для этого подходящую минуту. Частые заседания Временного правительства, поездки в Царское Село, выступления на митинговых собраниях отнимали у него все время, а в министерстве юстиции принимали его товарищи, оба нерешительных тяжкодума. Случай мне, однако, помог вскоре с ним увидеться.

Об эту пору уже прибыла в Петроград и была торжественно встречена «бабушка русской революции» Е. К. Брешковская, бывшая моя подзащитная по процессу 193-х. Однажды вечером мне сообщили по телефону, что она проживает в квартире министра юстиции и была бы рада повидать меня.

На следующий же день, в условленное время после восьми часов вечера, я отправился к ней. Через подъезд с Итальянской улицы я беспрепятственно проник в министерскую квартиру, несмотря на вооруженный караул в прихожей. Министерские сторожа знали меня хорошо и покровительственно расчистили мне путь.

– Вам кого? – спросил меня один из них.

– Брешковскую.

– А, бабушку!.. Пройдите наверх, там, через бильярдную, прямо… ее и найдете.

Я поднялся по внутренней лестнице, ведущей одновременно и в квартиру, и в министерскую домовую церковь, где случалось бывать.

В пустынной бильярдной комнате два мальчика лет 9—10 катали руками по бильярду шары и щелкали ими вовсю.

Я сообразил, что это дети Керенского, и спросил: как найти «бабушку Брешковскую»? Они оба разом указали мне на дверь, с которой начиналась анфилада комнат, и младший сказал: «Там она и есть!»

Пришлось пройти три комнаты. В первой, проходной никого не было. Во второй, малой гостиной, на низком диванчике у стены полулежали две женские фигуры, откинувшись в разные стороны, по виду курсистки, не гладко причесанные.

Я поклонился на ходу, но, кажется, они мне не ответили.

В следующей, обширной угловой гостиной за большим круглым столом, стоявшим на самой середине комнаты, сидели прямо друг против друга двое: молодой человек и совершенно седая, но с черными живыми глазами упитанная старуха, в которой я не сразу признал Брешковскую, когда-то сухощавую и очень подвижную. Воистину – бабушка!

«Бабушка» радушно поздоровалась со мною, потрясла крепко мою руку и сказала:

– Hу, присядьте же, вот где свиделись… Вас я бы сразу узнала, правда, я ваш портрет в последнем издании ваших речей видела…

Указывая мне на молодого человека, подле которого на столе были исписанные листы и письменные принадлежности, она мне отрекомендовала его:

– Мой секретарь, записки свои диктую, ведь многое перевидала…

Под низким абажуром мягкой электрической дампы, освещающей только большой круглый стол, в то время как все углы большой комнаты оставались в полутьме, было уютно, и воспоминания о прошлом бесхитростно, нескладно поплелись вперемежку.

Молодой секретарь внимал им с благоговением. Нас прервал только довольно шумный приход с той же стороны, откуда пришел и я, молодого жизнерадостного вида человека лет тридцати в военно-походной форме.

– Вы не знакомы? – спросила «бабушка». – Мой сын, писатель Брешко-Брешковский!..

Литературная физиономия писателя Брешко-Брешковского мне была только отчасти известна и как-то не вязалась в моей голове с революционной карьерой «бабушки». Тем более трогательным показалось мне их дружеское свидание.

Материнская ласковость, с одной стороны, и почтительный сыновний тон – с другой.

Из несложной их при этом беседы помню только, что он сообщил ей об изготовленной им пьесе для синематографа, которая будет иметь (или уже имела) большой успех, на что она заметила: «Что ж, это очень хорошо!»

Он куда-то спешил и поцеловал ей руку, а она поцеловала его в лоб.

Его приход вспугнул наши воспоминания, и я готовился уже встать и откланяться. В эту минуту в боковых, затемненных дверях, ведущих из внутренних комнат, я заметил фигуру Керенского.

– Я не помешаю? – послышался его голос оттуда. Я пошел ему навстречу и поздоровался, радуясь, что могу теперь же условиться с ним относительно делового свидания.

– Александр Федорович, мне настоятельно необходимо видаться и поговорить с вами о кронштадтцах… Когда я мог бы?..

– Да, это вопрос настоятельный… Хотите завтра? Может быть, вы позавтракаете с нами?.. – как-то нерешительно пригласил он и тут же прибавил: – Потом и поговорим!

– Охотно, в котором часу?

– Так, в час…

Обратившись к «бабушке», он сказал:

– Записки подвигаются? Хорошо вспоминается молодость…

Тут он и простился с нами, сказав, что едет на «малое совещание» Временного правительства.

Посидев еще несколько минут с «бабушкой», я приготовился ретироваться. Когда я уже встал и простился с «бабушкой», из той же внутренней двери, откуда появился Керенский, неожиданно вошла его жена, Ольга Львовна Керенская.

Я познакомился с нею в одном из послереволюционных общих собраний присяжных поверенных, в котором она, с моего разрешения, делала сбор в пользу освобожденных «политических», вернувшихся из ссылки. Сбор этот имел успех, и сама она удостоилась шумных оваций.

Очень моложавая на вид, энергичная и подвижная, она производила впечатление плохо упитанной курсистки, нервно и повышенно воспринимающей жизненные тяготы. Бледное лицо ее, обрамленное светло-русыми, зачесанными к низу волосами, было, скорее, приятно. – Александр Федорович, – сказал я ей на прощанье, – позвал меня завтра к вам завтракать… Вы разрешаете?..