Маркус Редикер - Корабль рабов

делал капитан с несчастной рабыней восьми или девяти лет». Хотя он не мог заставить себя описать подробности этого преступления — «я не могу выразить это словами», — но он настаивал на том, что оно было «слишком зверским и кровавым, чтобы быть преданным забвению». Он признал этот яркий акт примером ежедневной «дикости и деспотизма» работорговли.

Пока мрачное судно бороздило волны на пути к плантациям Карибского моря, матросы все больше слабели и умирали, и это потребовало еще одного обновления состава команды судна. Стенфилд объяснил, что, «когда команда сократилась, нагрузка на выживших увеличилась, и к концу Среднего пути пришлось отказаться от того, чтобы держать рабов в цепях». Капитан приказал освободить многих из невольников, собрать их на палубе и обучить корабельным работам, потому что «у белых людей не осталось сил тянуть канаты». Невольники «поднимали паруса вместо истощенных матросов». Таким образом, корабль невольников в пункт назначения вели люди, которых там же и продадут.

Когда корабль приплыл в пункт назначения в Новом Свете, он подвергся еще одной трансформации. Она происходила из-за практики (которую называли «дракой») при первой продаже невольников еще на борту корабля. Главную палубу закрывали, и там становилось темно, как в шатре, из-за развешанной парусины и просмоленных тряпок:

Невольников мыли, брили, покрывали их тела маслом и маскировали раны. Затем их выводили на палубу, и пленники не знали, что с ними будет дальше. Они находились в темноте, в буквальном и переносном смысле, их выстраивали рядами, они дрожали, «отупевшие и безжизненные». Как только раздавался сигнал, потенциальные покупатели бросались на борт безумной и беспорядочной толпой, набрасывая веревки — трансатлантическую цепь — на рабов, которых они собирались купить:

Невольники были крайне испуганы этой продажей на борту судна. Их вопли достигали небес, и слезы катились из их «израненных глаз». Кто-то из рабов настолько был охвачен страхом, что, найдя прорехи в тканях, бросился в воду, кто-то умер от испуга:

На следующей стадии происходило распределение невольников, когда купленных рабов сажали в переполненные лодки и доставляли на берег. Стенфилд отчетливо осознавал, что это была еще одна разлука — на этот раз разрыв отношений, которые возникли во время плавания по Среднему пути. Когда рабов связывали для продажи, они безуспешно старались держаться рядом с кем-то из родных, друзьями и товарищами. Шум и крики не ослабевали:

Порабощенные были снова «оторваны от всего» — от своих товарищей по плаванию. Работорговый рейс заканчивается под «звук надрывного плача» и «криков ужаса» [199].

Джеймс Филд Стенфилд описал работорговлю намного более детально, подробно и драматично, чем какие-либо иные труды, опубликованные до мая 1788 г. Он был свидетелем «ужасных сцен» — такие детали, как воспаленные глаза закованных людей, которых выводили на дневной свет из трюма, или спутанные от грязи и крови волосы больного помощника, делали его рассказ ярким и запоминающимся. Критик «Ежемесячного обзора» отметил, что в «Гвинейском путешествии» Стенфилд «всякий раз так обстоятельно описывает жестокость, что заставляет нас испытывать острую боль сострадания!» Такова была стратегия Стенфилда, для него действительно было важно сделать реальными и невольничий корабль, и страдания людей на нем [200].

Стенфилд описывал судно по-разному — в зависимости от того, какие функции он исполнял на разных этапах плавания. Сначала это был объект восхищения — «громадная машина», с точки зрения тех, кто там работал, затем он превратился в «плавучую тюрьму» для матросов и особенно для невольников. Почти все они были пленниками и находились под властью насилия и смерти. Трансатлантическая цепь сковала всех, независимо от того, где она начиналась — в сопровождении констебля на дороге из ливерпульской тюрьмы или на тропах, по которым захватчики вели караваны пленников из внутренних районов Африки. Но в основном судно было кошмаром невольников, для них здесь была приготовлена целая коллекция «орудий горя»: кандалы, наручники, ошейники, замки, цепи, кошка-девятихвостка, speculum oris. Нижняя палуба была «плавучей тюрьмой» — монстром с чудовищной пастью. Корабль невольников пожирал живых людей.

Среди действующих лиц драмы Стенфилда были также «милосердные» работорговцы, жадность которых порождала еще большую алчность, разрушения и смерть. И действительно, такие убийства предполагались заранее, так как еще до начала плавания было подсчитано, при каком «числе погибших» хозяин все же получит прибыль. Затем на сцену выходит «милосердный» капитан, хозяин плавучей тюрьмы. Мучитель, насильник, убийца, он был дикарем и тираном, злобным деспотом, одержимым демоном жестокости. Он обладал «мрачной властью». Офицеры судна, потенциально благородные и храбрые люди, становились пособниками насилия, с одной стороны, и жертвами этого же насилия — с другой. Все они погибали без ухода и удобств. Стенфилд великодушно называл некоторых из них «невольными орудиями» дикости и жестокости.

Матрос, по мнению Стенфилда, это морской волк — веселый, беспечный, часто пьяный, но правдивый, трудолюбивый и добродетельный. Члены команды, многие из которых покинули обычную тюрьму, чтобы попасть в тюрьму плавучую, были в меньшей степени, чем их начальство, ответственны за ужасы работорговли, но все же были в ней замешаны — как охранники, как жестокие «орудия горя» и, в конечном счете, просто как «белые». Делая ставку на то, что читающая публика будет сочувствовать матросу как защитнику империи и символу британской гордости, Стенфилд присоединился к Кларксону и другим аболиционистам, разыгрывая расовую и национальную козырную карту.

Африканцев Стенфилд изображал по-разному. Черные работорговцы в основном прямо были названы безжалостными хищниками, такими же, как их белые «товарищи». Люди же из народа фанти, которые работали на борту судна, были названы сильными и храбрыми, возможно даже облагороженными чувством достоинства из-за того, что они были просто рабочей силой на корабле, в противоположность похитителям людей. Основываясь на своем опыте в Бенине, Стенфилд описал свободных африканцев как людей «дружелюбных, спокойных, живущих в примитивной независимости». Абиеда была до пленения «счастливой девушкой». Такие люди жили более или менее как «благородные дикари», пока европейские варвары не принесли зло, не разрушили их мир и не поработили их. «Толпа», взятая на борт судна, была жертвой, которая лишь иногда пыталась сопротивляться. Запертые в трюме, эти люди могли только страдать. Иногда на главной палубе у них появлялась возможность других действий — например, когда поднимала голову коллективная сила женщин-невольниц. На Ямайке, когда их продавали, рабы выглядели несчастными, испуганными и безжизненными. Стенфилд ничего не говорит о личных знакомствах с невольниками во время плавания (кроме, возможно, Абиеды) и сам никогда никого не пытался освободить. Очевидно, он полагал, что бессилен исправить что-либо в этой плавучей темнице. Он, конечно же, был полон сострадания, когда лечил раны невольницы, которую отстегал капитан Уилсон. После того как он покинул море, Стенфилд определенно испытывал отвращение ко всему, что он лично видел на работорговых кораблях, но потребовалось активное влияние общественного движения, которое своей агитацией подтолкнуло его к последовательной позиции ярого противника рабства. Он также сопротивлялся вульгарным расистским стереотипам своего времени и писал о работорговле с антирасовой риторикой. Все люди были, например, для него «одной крови».