Маркус Редикер - Корабль рабов

Паркер отвечал бесстрашно, просто и кратко, он рассказал о телесных наказаниях, о пытках, о смерти ребенка-невольника от рук капитана Томаса Маршалла, когда малыш отказывался от еды на борту его судна в 1764 г. Как и многие другие моряки, Паркер говорил правду, его подробный, конкретный рассказ проклинал работорговлю способами, которые никогда, возможно, не применялись в абстрактных моральных обвинениях [497].

Томас Кларксон, молодой и немного наивный представитель среднего класса, ставший кембриджским проповедником, столкнулся лицом к лицу с классовой борьбой, которая бушевала на судах и в работорговых портах вдоль побережья. Он бесстрашно встал на сторону моряков. Таким образом, он получил от матросов сведения, которые стали неоценимыми для движения аболиционистов. Он нашел дезертиров, калек, мятежников, уволенных, короче говоря диссидентов, которые знали работорговлю изнутри и могли рассказать о ней пугающую правду. Он использовал эти истории, чтобы превратить работорговлю из абстрактного и отдаленного понятия в нечто конкретное, живое и непосредственное. «Брукс» стал, таким образом, победой для последователей кларксоновской радикальной журналистики на всем побережье. С большим и далеко идущим агитационным эффектом он привнес в движение то, что называл «первоклассными морскими знаниями». Это было основополагающее достижение [498].

Противники и сторонники работорговли вели разъяренные дебаты в период между 1788 и 1792 г., в которых работорговое судно вообще и «Брукс» в частности играли основную роль. Работа Кларксона среди матросов сделала возможным новый виток знаний — пролетарский опыт и превращение одного вида знания в другие. Он организовывал встречи моряков с членами парламента, которые проводили исследование работорговли, и затем со столичной читающей публикой, жаждущей информации об ужасных вещах, которые по большей части случались вне берегов их собственного опыта. Публикуя рассказы моряков, Кларксон позволил им появиться в новых устных и печатных формах: в речах (Уильям Уилберфорс), лекциях (Сэмюэл Тейлор Кольридж), стихах (Роберт Саути, Ханна Мор), проповедях (Джозеф Пристли), иллюстрациях (Исаак Кришанк), в свидетельствах, статистических подсчетах, статьях, брошюрах и книгах, появлявшихся по всей Атлантике. Образ и реальность невольничьего корабля, как и почти все аспекты исследований Кларксона, были широко распространены. Гравюра «Брукс» переиздавалась и циркулировала в тысячах копий по Парижу, Эдинбургу, Глазго. Через Атлантику она попала в Филадельфию, Нью-Йорк и Чарльстон, Ньюпорт и Род-Айленд, где газеты сообщали о том, что можно купить «гравюру о страданиях наших ближних на невольничьем судне». «Брукс» стал центральным изображением этого периода, гравюра висела в общественных местах во время требования подписать ходатайства об отмене рабства в домах и тавернах по всей Атлантике [499].

Уильям Уилберфорс сочинил незабываемую фразу, когда он увидел это изображение: «Так много страданий в таком маленьком помещении — это больше, чем когда-либо представлялось человеческому воображению». Эти слова свидетельствовали о стратегическом выборе тем и задач. Один за другим аболиционисты разносили молву об ужасах работоргового судна — избиениях, случаях жестокости, тирании капитана, болезнях и смертях, короче говоря, обо всем том, что описал Кларксон в беседах с матросами. Работорговля могла сохраняться так долго, потому что она велась далеко за пределами метрополии. Теперь ее противники были полны решимости показать ее зловонную, жестокую реальность так, чтобы об этом узнали все в Европе [500].

Те, кто пытался отразить нападение, например делегаты из Ливерпуля, на парламентских слушаниях бессовестно рисовали невольничий корабль как безопасный, современный, гигиеничный вид транспорта. Роберт Норрис, сначала капитан, а потом работорговец, объяснял совету и парламентскому комитету, что для невольников выстроены чистые помещения (вычищенные благовониями и известью); у них хорошая пища, много музыки, пения и танцев; у них есть даже предметы роскоши: табак, бренди, а для женщин — бусины. Пленники спали на «чистых настилах», которые были гораздо полезнее, чем «кровати или гамаки». Капитан Норрис даже выбросил свой матрац, чтобы спать на таком же жестком настиле! Теснота не была проблемой, потому что невольники «лежат друг рядом с другом по собственной воле». Они фактически сами предпочитали находиться «в толчее». Над головами у них была «просторная решетка» и «целый ряд окон повсюду со всех сторон судна, что давало свободную циркуляцию свежего воздуха». Норрис таким образом защищал работорговое судно, но его описания рядом с ужасными свидетельствами аболиционистов казались абсурдными. Приглашая Уилберфорса отказаться от насмешек в известной речи от 12 мая 1789 г., где он издевался над ароматизированными помещениями, прекрасной пищей и судовыми развлечениями, Норрис изображал корабль «как место для удовольствий и развлечений». Разве африканцы не «радовались своему заключению»? [501]

Сторонники торговли проигрывали спор о невольничьем корабле, и они это знали. Это стало тем яснее, чем чаще стало произноситься слово «милосердие». Покупка рабов была фактически гуманитарным актом, потому что те, кого не купят, будут убиты дикими африканскими каперами. Английские работорговцы, оказывается, спасали жизни! Еще более красноречивым признаком стало стратегическое отступление. Оказавшись перед бранью, бесконечным повторением свидетельств ужасов работоргового судна, защитники рабства согласились, что на судах имели место некоторые «злоупотребления», и пытались не допустить полной отмены работорговли. Они быстро возвращались к своему главному экономическому аргументу: у торговли людьми могли быть свои прискорбные аспекты, но работорговля, как и весь комплекс рабства на Атлантике, поддерживала национальные и имперские экономические интересы Великобритании. Африканская торговля была существенной частью всей торговли, промышленности и занятости, объясняли торговцы, промышленники и рабочие Ливерпуля, Бристоля, Лондона и Манчестера в их петициях. Если нарушить эту торговлю, это будет на руку Франции, главному сопернику Англии. Во время дебатов для сторонников работорговли самой эффективной возможностью отклонить нападки аболиционистов было сменить предмет спора [502].

Изображения работоргового судна вообще и «Брукса» в частности постоянно фигурировали в парламентских дебатах. Сэр Вильям Долбен, умеренный член парламента, который представлял Оксфордский университет, поднялся на борт работоргового судна, стоявшего на якоре на Темзе, и это изменило его жизнь. Внезапно испытав судьбу «бедных, несчастных невольников», которые находились в переполненном помещении, он заставил компанию уменьшить эту давку. Когда обычно красноречивый лорд Чарльз Джеймс обратился к палате общин в апреле 1791 г., он остановился в безмолвии перед описанием Среднего пути, отослав своих товарищей — членов парламента «к гравюре, изображавшей невольничий корабль; там глаз мог бы увидеть то, что невозможно описать словами». Вскоре после этого лорд Виндхем пытался выразить страдания, которые порождает эта торговля: «Помещения невольничьего судна не оставляют ни слов, ни аргументов для спора» [503].