Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Таким образом, область доминирования венетов Тацита, расположенная в целом «между певкинами и феннами», а в южной части также и в зоне «взаимного страха» между германцами и сарматами, занимает огромное пространство от истоков Западного Буга, Стыри, Горыни, Случи и от верхнего течения Южного Буга на юге до правобережья Западной Двины (а возможно, и до Приильменья) на севере, от верхне-среднего течения Западного Буга и среднего течения Немана (где они текут с юга на север) на западе примерно до Днепра на востоке.

Огромность этого пространства и характеристика его природных особенностей в южной части, лучше знакомой информаторам Тацита, отражена историком в емкой фразе: «они ради грабежа (latrociniis, „с целью разбоя“) рыщут по горам и лесам, какие только ни возвышаются между певкинами и феннами». Ничего подобного Тацит не говорит ни об одном из знаменитейших племен германцев! Можно ли точнее и образнее охарактеризовать лесистые возвышенности вроде северной части Волыно-Подольской и Приднепровской, где германцы и сарматы и могли соприкасаться с венетами? Несомненно, доходили слухи и о «горах» у истоков Борисфена (под которыми в античной традиции иногда подразумевались истоки Березины, правого притока Днепра — об этом ниже), т. е. о Минской возвышенности, водоразделе между Неманским и Днепровским бассейнами. Множественность этих «лесов и гор» сама по себе говорит об огромности территории и отчасти отражена у Кл. Птолемея, который, прямо или опосредованно полагаясь на текст Тацита (наряду с другими источниками), помещает к северу от певкинов «гору Певка», а рядом с венедами — «Венедские горы». Маркиан Гераклейский (рубеж IV–V вв., продолжает традицию Птолемея) отмечает сближенность истоков рек Рудон (Вилия-Неман?) и Борисфен (Березина-Днепр): первая из них течет с «горы аланов» (Минская возвышенность?), которую, как и прилегающую к ней землю, населяет «народ аланов-сарматов», именно в их стране и находятся истоки Борисфена.

Природа болотистого Припятского Полесья в сверхкратком тексте Тацита не отражена, зато Иордан, говоря позднее о склавенах, характеризует их места обитания как «болота и леса». Возможно, уникальная фраза Тацита отражает практику движения мобильных пеших отрядов венетов преимущественно по водоразделам. А отмеченные Тацитом, Кл. Птолемеем и Маркианом возвышенности (северная часть Волыно-Подольской и Минская) как раз и лежали в центральной части двух основных путей, пролегающих по рекам и вдоль них между Восточной Прибалтикой и Северным Причерноморьем: путь по Висле, Западному Бугу и Южному Бугу (или по Днестру) и путь по Неману и Вилии с выходом на Березину, Свислочь или Птичь — реки бассейна Днепра — и далее, по самомý Днепру.

Тацит ничего не говорит о языке венетов, тогда как языки, например, живущих в окружении германцев котинов и осов уверенно определяет как, соответственно, галльский и паннонский, а языки «сомнительных германцев» у восточной границы Германии — певкинов и эстиев — как определенно германский у первых и «более близкий (proprior) к британскому» у вторых. Последнее определение весьма интересно: Тацит не отрицает сходства языка эстиев с германским (название янтаря у них аналогично германскому), но на каких-то основаниях (по отдельным известным ему словам?) сближает его с британским (галльским). Эти факты свидетельствует о достаточном внимании историка к языкам различных этносов. А о языке венетов — ни слова. Это говорит либо о полном отсутствии сведений, либо о том, что их язык был отличен от языков, известных Тациту и его информаторам.

В рассказе о певкинах кратко упомянута «праздность знати», а ранее более подробно говорится о знати у германцев. О знати венетов — ни слова. Либо вновь отсутствие сведений, либо — что находит подтверждение в рассказе о военизированной жизни всех венетов (см. ниже) — знать их была в зачаточном состоянии и не играла существенной роли, а войско представляло собой все вооруженное мужское население боеспособного возраста. Тацит ничего не пишет также и о cultus — образе жизни венетов, хотя о певкинах сообщает, что они ведут жизнь оседлого населения. Это вновь приходится объяснять либо отсутствием сведений, либо тем, и это вероятнее, что жизнь венетов в зоне «взаимного страха» действительно не отличалась стабильной оседлостью. Это подтверждается наличием у венетов особенностей, которые сближают их как с сарматами, так и с германцами.

Разбойный образ жизни венетов, сближающий их с сарматами, не отмечен Тацитом ни для одного из германских племен. Правда, описывая германскую знать, он утверждает, что средства для содержания дружины вождю доставляют войны и грабеж (bella et raptus) (Tac. Ger. 14). Но даже здесь он употребляет термин raptus, «похищение, грабеж», означающий однократное действие, которое может повторяться время от времени, тогда как выражение latrociniis pererrant («рыщут ради грабежей» или «рыщут разбойными шайками») в повествовании Тацита явно описывает постоянную черту их жизни.

С германцами же венетов сближает то, что они «сооружают дома, носят щиты и находят удовольствие в применении пехоты, а также в ее быстроте». «Дома сооружают» — единственная фраза, говорящая о какой-то форме оседлости венетов.

Подобно германцам, венеты «носят щиты и находят удовольствие в применении пехоты [177], а также в ее быстроте». Это описание создает образ чрезвычайно подвижного щитоносного пешего войска. Сходство с германцами относительное, поскольку для тех характерно сочетание пехоты и конницы при признании большей действенности первой (Tac. Ger. 6) [178].

О вооружении этого пешего «народного ополчения» венетов кое-что можно узнать из сравнения с описанием феннов. Поскольку охотничьи луки и стрелы последних, оснащенные обычно костяными наконечниками, Тацит не признает за военное оружие, то остается допустить, что пехота венетов (как и германская — Tac. Ger. 6) имела в качестве наступательного оружия missile (дротик, легкое метательное копье), по нескольку штук у каждого (как позднее, в VI в., у славян). Поскольку отсутствие лошадей у феннов является для Тацита одним из признаков «поразительной дикости, жалкой бедности», отличающей их ото всех, можно допустить, что лошади у венетов были (но не конница).

Отмечу, что возникающий образ этноса, находящегося в состоянии бурного движения, военизированность большей части его мужского населения при минимальной роли знати, доминирование легковооруженной пехоты, совершающей «разбой» на огромной территории, — все это весьма напоминает славян VI в. (склавенов и антов), расселяющихся и грабящих почти по всему Балканскому полуострову. Немаловажно, что у последних отчетливо различалась область проживания (к северу от Дуная) и область набегов (южнее Дуная), которую они лишь начиная с 580-х гг. стали интенсивно заселять. Относительно достаточно резкого обозначения набегов венетов (и, косвенно, сарматов) словом «разбой» замечу, что набеги славян в VI в. сопровождались повышенной жестокостью, превосходящей «средневарварскую». Убедительно выявивший это явление П. В. Шувалов пытается объяснить жестокость славян особыми религиозными представлениями и обрядами, что, однако, не находит никакого подтверждения в современных событиям и достаточно информативных письменных источниках (Шувалов 2001: 5–12).