Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Я уже упоминал выше, что не могу поверить в полное и почти мгновенное исчезновение лесного населения, оставившего в VII–III вв. до н. э. многочисленные памятники милоградской культуры, которую О. Н. Мельниковская не без оснований соотносила с неврами Геродота. В. Е. Еременко связывал с неврами лишь южные (волынский и подгорцевский) варианты этой культуры (Еременко 1989: 90–91). Он же отмечает прекращение поступления датирующих латенских импортов к носителям милоградской культуры в начале III в. до н. э., связывая это со вторжением первой волны сарматов. Предполагаемое исчезновение ее в конце III в. до н. э. можно связывать со вторжением с запада бастарнов (преимущественно германцев), соотносимых с зарубинецкой культурой и, возможно, с близкой по времени миграцией с востока иранцев-роксолан, которые, видимо, вступили с ними в какой-то момент в тесный союз, поскольку Страбон считал роксолан попросту одним из четырех подразделений бастарнов.

Однако между тремя группами классических зарубинецких памятников в центре территории «милоградцев» в течение II в. до н. э. — середины I в. н. э. остается археологическое «белое пятно», не заполненное какими-либо памятниками; сохраняется оно и позднее, после гибели зарубинецкой культуры. Проанализированные мной материалы Корчеватовского могильника убеждают, что в ряде его погребений вместе с зарубинецкими сосудами находились и милоградские. Как дальше эволюционировала и распространялась культура «милоградцев-невров (?)» пока совершенно неясно.

А. А. Егорейченко полемизирует с М. И. Лошенковым, который лишь на основании штриховки на сосудах поселений «усматривает присутствие носителей КРШК (культуры ранней штрихованной керамики. — Д. М.) <���…> на левобережье нижней Припяти», полагая, что по сумме признаков «ранние отложения городищ части Гомельско-Могилевского Поднепровья, Посожья и Северо-Восточного Полесья относятся к милоградской культуре» (Егорейченко 2006: 15; Лашанкоў 1997). Он считает, что даже городище Кистени (50 % штрихованных сосудов) относится скорее к милоградской культуре, чем к культуре ранней штрихованной керамики, а поздние отложения на этом и других городищах связаны с зарубинецкой группой Чечерск-Кистени, из чего следует, что автохтонные традиции (штриховка сосудов) и в этой группе, и в происходящей из нее группе Грини-Вовки, распространяющейся во второй половине I–II в. в поречье среднего Днепра, имеют истоки скорее в первой, нежели во второй. Обычай штриховки сосудов был заимствован, по Егорейченко, поздними «милоградцами» у «штриховиков», видимо, во второй половине III–II в. до н. э.

Более того, А. А. Егорейченко полагает, что в более северных районах вплоть до II в. до н. э. «между племенами КРШК и милоградской культурой существовала полоса отчуждения, занимавшая южную часть центральной Беларуси, в которой поселения обеих культур ранее этого времени неизвестны. Позднее (т. е. со II в. до н. э. — Д. М.) в этой полосе появляется ряд городищ с керамикой гибридного типа <���…>. Наиболее выразительно она представлена на городище Лабенщина (у истоков Свислочи на Минской возвышенности. — Д. М.)», где венчики сосудов милоградские, а тулово покрыто штриховкой. «На западе подобная керамика доходит до реки Лань (северный приток Припяти. — Д. М.), где она выявлена на городище Заградье <���…>. На всех этих городищах костяной инвентарь, столь характерный для… памятников КРШК <���…>, не обнаружен». (Все это не мешает автору уверенно относить городище Лабенщина к культуре ранней штрихованной керамики, а позднéе и к культуре поздней штрихованной керамики.) Формирование этой смешанной группы автор относит ко второй половине III–II в. до н. э., считая, что появление здесь носителей милоградской культуры «связано с выдавливанием какой-то части населения на север в результате расселения в Полесье и Верхнем Поднепровье зарубинецких племен в конце III — начале II в. до н. э.» (Егорейченко 2006: 53). К сожалению, хронология этой «смешанной группы» (культура поздней штрихованной керамики — милоградская культура), по Егорейченко, недостаточно подкреплена конкретными археологическими материалами.

Новый тип городищ культуры поздней штрихованной керамики северного Предполесья, расположенных на ровной местности и, видимо, также на высоком плато (Ивань), «сформировался у носителей милоградской культуры <���…> и был воспринят пришедшими на эту территорию „штриховиками“» (Егорейченко 2006: 61). Но поскольку слой этой культуры возникает на городище Ивань, по Егорейченко, никак не ранее середины I в. до н. э., возникает предположение, что «милоградцы» жили на этой территории вплоть до этого времени.

Таким образом, городища населения, продолжающего культурные традиции милоградской культуры, по-видимому, продолжают существовать в бассейне Березины и Северном Предполесье как минимум в конце III–I в. до н. э. Также некоторые традиции этой культуры (и культуры ранней штрихованной керамики?) передаются в поречье Днепра создателям памятников типа Чечерск-Кистени и Грини-Вовки. Что касается исчезновения милоградских могильников не позднее конца III в. до н. э., логично связываемого с вторжением в это время в бассейн Днепра носителей зарубинецкой культуры, принадлежащей преимущественно германцам-бастарнам, то это явление может отчасти объясняться с помощью следующего свидетельства Плиния Старшего: «В древности самым явным признаком победы считалась передача побежденными [победителю] зеленого стебля. Она обозначала отказ от обладания землею, от пользования производящей и питающей силой почвы, даже от погребения в землю; этот обычай, как я знаю (scio), до сих пор сохранился у германцев» (Plin. NH XXII, 8). Выражение scio показывает, что Плиний лично наблюдал этот обычай у германцев в середине I в. н. э. (Древние германцы 1937: 53).

Аналогичным образом исчезают позднее, с третьей четверти I в. н. э., и могильники гибнущей зарубинецкой культуры, хотя ее создатели частично продолжают жить на так называемых постзарубинецких поселениях (при отсутствии соответствующих им могильников). Кризис зарубинецкой культуры был вызван хотя бы отчасти новым натиском перемещающихся на запад «сарматов» (роксоланы? аорсы-амаксобии? аланы?), погребения коих в большом количестве появляются в I–II вв. на правобережье среднего Днепра, где ранее существовали могильники и поселения зарубинецкой культуры. Возможно, отсутствие «постзарубинецких» могильников также объясняется «по Плинию» и говорит о каких-то формах зависимости «постзарубинцев» от победителей-«сарматов» (Воронятов, Еременко 2006).

Признавая всю условность сопоставления археологических культур и групп памятников с этносами письменных источников и данными сравнительного языкознания и гидронимии, я все же склоняюсь к тому, что памятники конца III в. до н. э. — I–II вв. н. э., сохраняющие отчасти «милоградские» традиции и расположенные в бассейне Березины, березино-сожском междуречье, Северном Предполесье, а возможно, и в поречье среднего Днепра, следует соотносить с этносом nervi-neuri, помещаемым античными авторами, фиксирующими ситуацию I–II вв., в бассейне Березины и южнее, и относящимся к балтопраславянскому языковому массиву. Полагаю, что в отношении нервов-невров I–II вв. — так же как и в отношении невров VI–V вв. до н. э. — есть серьезные основания считать, что они «были балтийским племенем периферийной зоны» (Топоров 2006: 21).