Дэвид Граммитт - Краткая история. Война Алой и Белой розы

Однако куда важнее не форма политических дебатов, а их язык. Как указывает Дэвид Старки, период с 1450 года стал свидетелем появления в широком обиходе термина «общее благо» как ключевого инструмента в политическом споре. До того более распространенным в официальных источниках было словосочетание «общественная выгода», но в последние годы обе стороны, Ланкастеры и Йорки, претендовали на звание поборников «блага общественного», или «общего блага» (или общих «пользы», «благополучия», «счастья»). Впервые термин «общее благо» был официально использован в 1446 году, но повстанцы еще в 1381 году утверждали, что действуют в интересах «блага» королевства — идея, подхваченная, и вполне осознанно, Кэдом и его сторонниками в 1450 году (пусть они и не использовали термин «общее благо»).

На протяжении 1450-х годов верхушка фактически утратила контроль над языком и формами политических рассуждений. Особенно остро и очевидно это обстоятельство проявилось в том, что бароны Йоркской партии, высадившись в Кенте в июне 1460 года, не придумали ничего лучшего, чем переиздать в их манифесте воззвание Кэда десятилетней давности. Платформа йоркистов представляется по сути своей популистской. Такое видение отражено и в утверждении Эдуарда IV, будто он приказывал убивать аристократов из числа приверженцев Ланкастеров, но щадить выступавший на их стороне простой люд. Более того, подобные популистские заявления народ и его представители принимали как верный и пристойный способ делать политику. Крестьяне Уэст-Кантри, считавшие в 1462 году, будто они возвели Эдуарда IV на престол, и претендовавшие на право низложить его, «если он не будет править» так, как они захотят, всего-навсего следовали широко распространенному убеждению, что это и есть стандартный образец позднесредневековой английской политики [178] Storey. End of the House of Lancaster. P. 197. .

Не обязательно принимать постулаты классовой борьбы, чтобы понять: задаваемая общинами повестка была проклятием политической элиты. С 1470–1471 годов отмечаются свидетельства попыток верхушки вырвать механизмы управления политикой из рук простого народа. Колин Ричмонд привлек внимание к тому, что официальная «Хроника восстания в Линкольншире» и «История пришествия в Англию в 1471 году» олицетворяют усилия режима Йорков по установлению границ политических рассуждений и выдвижению на первый план неопровержимой официальной версии недавних событий [179] C. Richmond. Propaganda in the Wars of the Roses // History Today. 42 (1992). P. 12–18. . Действительно, период правления Йорков и ранние годы царствования династии Тюдоров в целом стали свидетелями поступательного роста числа различных деклараций, трактатов, хроник и генеалогических таблиц, которые справедливо заслуживают права называться королевской пропагандой. Более того, корона искала способы лишить законности и искоренить другие формы распространения информации — новости, слухи и политические дискуссии. Распространителей листовок с поздних 1470-х годов чем дальше, тем больше демонизировали, а в период между 1483 и 1485 годом Ричард III развернул последовательную и яростную кампанию против бродивших в народе слухов и листовок. Уильяма Коллингборна могли подвергнуть волочению, повешению, потрошению и четвертованию отчасти из-за его рифмованного куплета («Кошка, и Крыса, и Лоуэлл-Собака/При Борове Англией правят, однако» [180] Ориг.: The Catte, the Ratte and Lovell our dogge rulyth all Englande under a hogge , где Catte (кошка) — это Кэтсби, Ratte (крыса) — Рэтклифф, а hogge (боров) — личная эмблема Ричарда в виде кабана. Для королевского камергера Фрэнсиса Лоуэлла едкий сатирик животного не нашел, но под dogge (собакой), вероятно, подразумевается его герб в виде серебристого волка. ), высмеивавшего советников короля, но в одной прокламации 1485 года особо подчеркивались обязанности любого подданного бороться с бунтовскими слухами путем снятия и отправления в королевский совет развешанных воззваний «без чтения или показа этого иной персоне» [181] Ross . Richard III. p. xxxiii; York House Books. Vol. 1. P. 350. .

Угасание законного участия народа в политических процессах на протяжении последних десятилетий XV века нужно считать одним из наиболее важных последствий Войны Алой и Белой розы. Новое определение термина «народ» сыграло чрезвычайно важную роль в оформлении особой, характерной для династии Тюдоров политической культуры. К началу XVI столетия понятие приобрело социально-экономический контекст. Для таких авторов эпохи Тюдоров, как Томас Мор, Томас Элиот или Томас Старки, народ означал низшие сословия, грубую разновидность плебса и не принадлежал к законной политической нации. Возмущение и призывы к реформированию, зародившиеся в среде «народа», представлялись теперь неприемлемыми, изменническими. Реакцией Тюдоров на всплески народного самосознания стали, с одной стороны, репрессии, но с другой, чем дальше, тем больше, — хитроумные рассуждения относительно обязательств и послушания. Конечно, летописцы из монастырской братии, хулившие восставших в 1381 году как низкородный плебс, в широком смысле сходились во мнении с писателями эпохи Тюдоров, но XV столетие стало свидетелем включения простого народа в состав законных партнеров короля, баронов и депутатов в формировании политики и управления. Действительно, принятие режима Ланкастеров как законной власти с 1399 года отчасти зависело от одобрения простого народа. В 1450 году народ лишил династию поддержки, обнажив кризис законности, лежавший в основе государственного устройства страны при Ланкастерах. Первоначальный ответ Йоркской партии, вставшей на сторону реформ и «общего блага», строился фактически на идеях народа, служившего движущей силой английской политики. Однако с 1470-х годов, отчасти из-за характера событий в ходе гражданских войн, при Йорках и на раннем этапе династии Тюдоров началась перестройка английского государственного здания сверху.

По мнению старика Джона Фортескью, бывшего лорда — главного судьи королевской скамьи, писавшего в начале 1470-х годов, Англия отличалась dominium politicum et regale (конституционным правлением). Этот счастливый факт отличал ее от Франции, которую Фортескью определял как dominium regale (абсолютную монархию) [182] См.: Кёнигсбергер Гельмут . Средневековая Европа: 400–1500 годы. М.: Весь мир, 2001. С. 294–295. Цитаты из Фортескью по этому изданию. Следует отметить, что подход Джона Фортескью отличается пропагандистским характером и служит формированию мифа об уникальности английского парламента. См.: Хеншелл Николас . Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени. СПб.: Алетейя, 2003. С. 120, 148, 228–229. — Прим. науч. ред. . Во Франции тираническое управление позволяло королю вводить налоги по своей воле, в результате чего французы «стали сгорбленными и немощными, не способными ни сражаться, ни защищать королевство, не имеющими денег для вооружения. Но даже когда они жили в великой нужде и бедствии, они обитали в одном из самых плодородных царств этого мира». В отличие от Франции, в Англии свободы подданных защищались законом и парламентом. Король обязывался следовать законам, учрежденным сообществом королевства в парламенте. Он обязывался испрашивать у депутатов средства и не располагал возможностью облагать народ податями по собственному произволу. Поэтому у англичан «довольно сил, чтобы отразить врагов королевства и победить другие королевства, которые могли бы причинить им вред. Вот каковы плоды jus politicum et regale [конституционного правления] — закона, под которым мы живем» [183] Sir John Fortescue . The Governance of England, ed. Charles Plummer. Oxford: Oxford University Press, 1926. P. 114–115. . Однако Фортескью, как и его современники, видел проблему в бедности короны, вынужденной полагаться на законные и конституционные методы для сбора средств, что вело к крайней нищете и, в свою очередь, стало главной причиной всех бед, свидетелем которых был автор. В результате с 1470-х годов в Англии произошли серьезные изменения в налогообложении, призванные ликвидировать нищету короны, но при этом угрожавшие радикально подорвать воспеваемые Фортескью свободы.