Райнхард Виттрам - История прибалтийских народов. От подданных Ливонского ордена до независимых государств

Большую силу в борьбе с русификацией представлял собой очень умный, умевший быть тонким дипломатом и никогда не терявший бдительности предводитель обособленного дворянства острова Эйзель Оскар фон Экеспарре, добившийся в Петербурге необычайного авторитета. «Вы были и остаетесь нашим дуайеном [275] Дуайен – глава дипломатического корпуса, старший по дипломатическому классу и по времени аккредитования в данной стране дипломатический представитель. », – написал ему Мейендорф в 1885 году.

Когда в 1889 году вся прибалтийская система управления и дворянское корпоративное право грозили рухнуть, именно Экеспарре успешно отстаивал интересы остзейских провинций на решающих заседаниях Министерства внутренних дел, производя на присутствовавших огромное впечатление своими речами. Во многих случаях, которые не поддаются исчислению, другие дворянские предводители следовали его советам. В 1906 же году по предложению прибалтийских представителей Экеспарре был избран дворянами России в члены Государственного совета Российской империи, а в 1912 году император назначил его членом этого совета на пожизненный срок.

К страстным, если не самым успешным, борцам за прибалтийские права во времена русификации относился и предводитель эстляндского дворянства в 1884–1887 годах граф Вольдемар фон Тизенгаузен (1843–1914), который, следуя своему девизу «Сломишь, но не согнешь», не уклонялся ни от одного вызова. Однако, когда он завернул назад составленное в нарушение положений провинциального закона обращение губернатора Шаховского на русском языке, мотивируя это тем, что документ «написан на не соответствующем закону языке», то дал тем самым Шаховскому повод для скорейшего введения указа о языке. В то же время не подлежит никакому сомнению, что такое его поведение, восхищавшее молодежь, заметно способствовало усилению сопротивления.

С таким же образом мыслей действовали главы Риги и Реваля Роберт фон Бюнгнер (1815–1892) и Вильгельм Грайфенхаген (1821–1890), отстраненные за неуступчивость в языковом вопросе от своих постов по приказу императора в 1885 году, а также преемник Бюнгнера Август фон Эттинген, стоявший в первых рядах борцов с русификацией еще в 1857–1862 годах в качестве лифляндского председателя Законодательного собрания и гражданского губернатора (главы администрации) Лифляндии в 1862–1869 годах. Следует назвать и главного редактора старейшей рижской газеты Александра Буххольца, который из-за угрозы оказаться в ссылке в 1889 году был вынужден бежать в Германию, и многих других. «Я не мог поверить, что проникнуть вовнутрь остзейских провинций будет так трудно, – сказал Мейендорфу 19 ноября 1885 года давний губернатор края граф Петр Шувалов. – Если бы я оказался членом какого-нибудь прибалтийского Законодательного собрания, то меня, скорее всего, вскоре прогнали. Это просто неслыханно, как с вами обращаются».

Глубокого воздействия правительственных мероприятий избежать было невозможно. «О той сумятице, вызванной этими репрессиями, представление может составить только тот, кто слышал описание творящегося в остзейских провинциях из уст только что прибывшего оттуда человека, – писал в 1890 году посол в Санкт-Петербурге фон Швейниц. – Школы, где учителя и дети друг друга не понимают, заседания советов, на которых следует говорить и писать по-русски, на что способны только отдельные их члены, судебные заседания, во время которых судьи не могут понять слов ни обвиняемых, ни свидетелей…»

Аналогичным образом звучали и донесения австро-венгерского посла графа Волкенштайна и других австрийских дипломатов, особо внимательно следивших за развитием любых национальных проявлений. При этом Волкенштайн отнюдь не недооценивал тот факт, что реформы устраняли различные пережитки прошлого, однако он видел «доминирующую черту в современном развитии русской государственной жизни» в тенденциях, направленных на русификацию и централизацию. Именно так писал посол в 1890 году, а тогдашний советник посольства (будущий министр иностранных дел) граф фон Эренталь был склонен признать полицейскую реформу и преобразование органов юстиции внутренним правом России, одновременно резко осуждая переустройство образовательной системы.

Последствия претворения в жизнь закона о русификации, без сомнения, намерениям правительства не соответствовали, ведь уровень народного образования, бесспорно, заметно снизился – численность народных школ, учеников и учителей упала, а процент детей на селе, оставшихся без учебы, возрос в Лифляндии с 2 % в 1881 году до 20 % в 1899 году. К тому же заметно снизилась квалификация учителей, и в целом духовное и общее нравственное положение образовательной системы стало оставлять желать много лучшего, показывая отчетливую тенденцию упадка.

Бесспорной была и деградация органов юстиции со всеми вытекавшими из этого последствиями – возрос уровень преступности, и повсюду стало распространяться чувство правовой незащищенности. Возможно наибольшей ошибкой, совершенной правительством, явилось отправление им в остзейские провинции служащих, которые далеко не всегда воплощали в себе лучшие русские качества, а порой просто оказывались нечестными людьми, что в крае, привыкшем к неизменной честности властей и чиновников, вместо ожидавшихся позитивных последствий привело к совершенно противоположному результату.

В остальном воздействие русификации на отдельные народы и национальные группы прибалтийских провинций, естественно, было различным. В частности, остзейские немцы в своем мышлении привыкли все более отчетливо проводить грань между императором и империей, а также отделять личность монарха от русского государства. Старинные и основанные на уверенности в себе понятия о верности вассалов своему сюзерену, присущие немецкому дворянству, в целом русификацию пережили, хотя, по сравнению с временами Александра II, и претерпели определенное отрезвление. Стало отмечаться ожесточение, а также случаи осознанной враждебности. И если не принимать в расчет конкретные экономические интересы, то дворяне ощущали себя связанными с Российской империей только через личность монарха.

С момента же усиления русского вмешательства в конституционные права и культурную жизнь провинций среди прибалтийских немцев, особенно из слоя литератов, и среди остзейского дворянства возникло постоянно усиливавшееся чувство отторжения всего русского, что, включая язык, до середины столетия оседлым прибалтийским немцам в городе и деревне в той или иной степени было чуждо. Это отторжение могло вылиться в осознанную ненависть, известным примером чему служит случай с Виктором Хеном. При этом ненависть зачастую сопровождалась презрением, которое находило питательную среду в продажности и непрофессионализме русских чиновников.