Тоби Уилкинсон - Древний Египет. Подъем и упадок

На пятом году регентства (1193) Таусерт отомстила. Приняв полную царскую титулатуру (как Хатшепсут 280 лет назад), она заручилась поддержкой придворных и выступила против Баи. Падение его было быстрым и сокрушительным. Он был казнен за измену, имя его было официально вычеркнуто, тем самым он был лишен и жизни вечной. В документах его теперь называли «великим врагом [263]» — или, с издевкой, «выскочкой из Сирии [264]». Год спустя и его протеже Саптах очень кстати умер. Лишив своих противников последней точки опоры, Таусерт приступила к систематическому уничтожению памяти о царе-марионетке. Титулатуру и имя Саптаха стерли и в его гробнице, и в той, которую царица построила для себя. Вместо них выбивали имя покойного мужа Таусерт — Сети II. Торжество наследников Мернептаха было полным [265].

Правда, это была пиррова победа. Более десяти лет подряд Египет сотрясали войны между потомками Рамзеса II, власть подрывали перевороты и контрперевороты, чистки следовали одна за другой. Правительство было парализовано и бессильно. Мужчины-наследника у династии не было. На троне сидела женщина, попирая освященные веками идеалы египетской монархии. И двадцати лет не прошло после великой победы Мернептаха при Периру, а страна уже опустилась на самое дно. И винить за это нужно было правящую династию. Египет нуждался в новой метле, чтобы смести всю паутину, скопившуюся за время правления Рамзесидов, и восстановить в стране чувство цели и смысла.

Египет испытывал такие моменты и прежде. Живых современников кризиса, случившегося после смерти Тутанхамона, уже не осталось — но события были достаточно свежи в памяти правящего класса, и нетрудно было заметить сходство ситуаций. В тот раз решить задачу помогла армия. Почему бы не применить то же средство снова? Во второй раз за столетие политиканы из Фив и Мемфиса принялись искать среди военных сильную личность, способную основать новую династию и прекратить в Египте разброд и шатания.

Найденный ими кандидат соответствовал этим задачам как нельзя лучше. Офицер, командовавший гарнизонными частями, он обладал именно той подготовкой и опытом, какой требовался для успешности фараона-солдата. Кроме того, у него был сын (также военный) — то есть династия могла состояться. Даже его имя, Сетнахт («Сет побеждает»), было многозначительным, как на заказ.

И Сетнахт не подвел. В 1190 году, собрав подчиненные ему войска, он отправился восстанавливать порядок и сокрушать оппозицию. Через несколько месяцев переворот завершился: «не [осталось] ни единого врага его величества по всем землям» [266]. Чтобы закрепить достигнутый результат, Сетнахт позаботился об увековечении своих подвигов. На монументе, воздвигнутом в Абу, на традиционной южной границе Египта, Сетнахт велел запечатлеть печальное состояние страны до его прихода: «Земля эта была в запустении; Египет уклонился от почитания богов» [267].

Далее рассказывалось о заговоре неназванных египетских сановников, которые намеревались захватить страну с помощью азиатских сторонников. Этот прозрачный намек на Баи должен был возбудить самый старый и закоренелый предрассудок египтян — неприязнь и подозрительность к чужеземцам. Таким образом, Сетнахт мог представить себя не карателем, а спасителем нации, которого высшее божество избрало «из миллионов, презрев сотни тысяч стоявших пред ним» [268]. Как прежде Хоремхеб, Сетнахт постарался вычеркнуть из истории своих предшественников; нужно было создать видимость законного перехода власти от Сети II к нему. Тут требовалась ловкость рук, аккуратное смещение истины, достойное великого фараона.

Хотя Сетнахт был уже далеко не молод, беспокоиться о наследовании ему не приходилось. Преемственность должен был обеспечить сын с характерным именем Рамзес. Когда Рамзес III взошел на престол в 1187 году, он стал сознательно подчеркивать свое сходство с великим тезкой: принял все имена и царские титулы победителя при Кадеше и даже дал своим сыновьям те же имена и придворные должности, какими пользовались отпрыски Рамзеса II. А еще он начал строительство большого поминального храма в западных Фивах, наподобие Рамессеума. И знатные, и простые египтяне, очевидно, воспринимали эту деятельность как начало новой эпохи, возврат к славным временам Озимандии.

История действительно повторялась — но таким образом, какого Рамзес III и не предвидел, и не мог пожелать.

В первые годы его правления в Египет начали приходить тревожные известия от посланцев фараона на Ближнем Востоке. По всему восточному побережью Средиземного моря кто-то грабил и жег города, разорял порты, повергал в прах целые народы. Береговые поселения страдали от пиратских набегов издавна — однако столь грозных масштабов они прежде не принимали. Больше всего пугало то, что враг являлся словно бы ниоткуда: первым признаком надвигающейся беды было появление кораблей на западном горизонте. Жители средиземноморских портов не успевали организовать оборону — и погибали. Египет издалека следил за тем, как рушились великие города, цивилизации обращались в прах, и достижения культуры, копившиеся столетиями, исчезали как дым.

Первым пал великий приморский город Угарит. Его погубил альтруизм. Царь Угарита отправил немалое войско в южную Анатолию в ответ на отчаянные мольбы о помощи соседей, уже попавших под удар. Солдаты Угарита сражались в одном строю с хеттами, а корабли курсировали вдоль берегов Ликии. Будучи идеальным союзником, Угарит невольно сам подставился под удар. Силы его (последние оставшиеся), слишком слабые и растянутые, не смогли устоять, когда враг обрушился на них.

Сопротивление длилось одиннадцать часов; в отчаянной попытке спасти всю свою державу от гибели царь Угарита написал письмо правителю Аласии (на Кипре). От него так и веет паникой: «Вражеские суда уже здесь, они предали огню мои селения и учинили великое опустошение земли» [269]. Слишком поздно. Глиняная табличка с посланием царя не была отправлена. Ее нашли в печи, куда она была помещена для обжига, среди руин разоренного города — живое свидетельство из первых рук, запечатлевшее последние часы перед гибелью. Угарит пал, и люди в него больше не вернулись. Одна из лучших природных гаваней Средиземноморья превратилась в груду дымящихся развалин [270].

Следующей жертвой стал важный союзник Египта, Хеттское царство. Дипломатическая переписка последнего правителя хеттов отражает лихорадочное напряжение ситуации. Он пишет о борьбе с врагом, напавшим с моря, и не только на воде, но также на берегу, в местах высадки и на холмах. Бесстрашные и неутомимые пришельцы продвинулись вглубь суши и направились на север, нацелившись на столицу хеттов — Хаттусу. Даже военная помощь от Угарита их не остановила. В отчаянии царь хеттов решил войти в пределы соседней страны, приморской Тархунтассы, чтобы остановить их на чужой территории — но и это не помогло. Сперва Тархунтасса, а затем и царство хеттов были повержены и разорены. Хаттуса тоже была разграблена и сожжена; укрепления царской цитадели не устояли перед захватчиками.