Борис Поршнев - Загадка «снежного человека» [Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах]

Во-вторых, интересуясь только вымыслами, указанное направление невольно утрачивает строгость методики: записи народных преданий и рассказов производятся в более или менее предвзятом осмыслении записывающим, мысль которого при этом ничем не связана. Пренебрежение реалиями приводит к тому, что записи делаются в вольном переложении этнографа. Отсюда открывается щелка для «сотворчества»: при изложении народных рассказов фантазия самого этнографа индуцируется, разыгрывается, он не видит беды если, красноречиво передавая чужие вымыслы, чуть-чуть подбавить к ним и своих собственных. Примером может служить книга этнографа А. А. Семенова о некоторых районах и народах Припамирья ( Семенов А. А. Этнографические очерки Зеравшанских гор, Каратегина и Дарваза. М., 1903). В частности, излагая рассказы таджиков о «гули-явои» («диком человеке»), автор не только не пытается отсеять в них реальное от фантастического, но и не приводит подлинных сообщений, а вольно обобщает их, выхватывая только то, что ему понравилось, пересыпая собственными добавлениями о лешем и в конце концов поднося читателю какой-то собственный миф «по мотивам» народных мифов.

Мы упомянули сочинения Н. А. Кислякова и А. А. Семенова, поскольку их взяла за образец примыкающая к той же школе фольклористка А. З. Розенфельд, предпринявшая единственную в мировой научной литературе попытку осветить вопрос о «снежном человеке» в мифологическом аспекте ( Розенфельд А. З. О некоторых пережитках древних верований у припамирских народов (в связи с легендой о «снежном человеке») // Советская этнография. М., 1959, № 4). Естественно, что мы должны рассмотреть эту попытку, окончившуюся, естественно, полной неудачей.

Противоречива уже сама постановка исследовательской задачи. А. З. Розенфельд хочет получить обобщающие выводы о проблеме «снежного человека» в целом, но ограничивает себя при этом лишь данными, относящимися к Памиру и припамирским районам. Как мы видели, эта территория составляет лишь малую частицу предполагаемого огромного ареала реликтового гоминоида, к тому же частицу в некоторых отношениях отнюдь не самую типичную и не самую перспективную для полевых исследований. Однако А. З. Розенфельд свои выводы из рассмотрения памирских данных считает не только возможным, но и необходимым распространить на все народы и страны, где зафиксированы рассказы населения о «диких людях». А. З. Розенфельд представляется, что она сделала на памирском материале шаг к открытию в известной мере упущенного этнографической наукой цикла народных верований в подобные существа. Впереди маячат новые и новые (пока еще не состоявшиеся) открытия в науке о народных верованиях. «Назрела также настоятельная необходимость — пишет в заключение своей статьи А. З. Розенфельд — обобщить уже собранный и опубликованный материал о „диких людях“, гуль-биябане, монгольских алмасах, йе-ти шерпов, ми-гё и многих других персонажах и определить место этого цикла в верованиях и представлениях различных народов. Здесь еще непочатый край работы, и нет сомнения, что в этой области исследователя ждут интересные открытия» (с. 66). Да и на самом Памире, как оказывается, открытие еще не завершено, ибо сама А. З. Розенфельд, давая сводку некоторых записей, произведенных на Памире, призывает, как можно скорей произвести запись такого рода «поверий и суеверий» среди старшего поколения таджиков и киргизов для нужд науки, пока все эти пережитки глубокой старины в сознании людей не исчезли бесследно.

Обратимся к методам исследования А.3. Розенфельд. Ею привлечены, с одной стороны, литературные этнографические и лингвистические данные, с другой стороны, записи, произведенные летом 1958 г. опросно-этнографическим отрядом Памирской экспедиции АН СССР (Работа этого отряда живо описана в документальной повести В. Л. Бианки: Бианки В. Про снежного человека. Документальная повесть // Приключения в горах. Книга 1. М., 1961, с. 224–293). Автор этих строк наблюдал на месте опросную методику А. З. Розенфельд. Правила сбора этнографических сведений не соблюдались: А.3. Розенфельд исходила из готового представления о мифологическом характере всех сообщений о «диком человеке», даже о месте распространения этих легенд, их сюжетной стандартной схеме и т. д. Поэтому рассказчикам настойчиво навязывалось то, чего они не думали сообщать, например, с них требовали признаться о наличии эпизода борьбы «гуль-биявана» с человеком всякий раз, как они сообщали что-либо о «гуль-бияване», напротив, в других случаях, несмотря на настояния участников отряда, А. З. Розенфельд отказывалась записать сообщения местных жителей, противоречившие ее убеждениям, например, ее убеждению, что население в верховьях долины Язгулема не должно иметь верований в гуль-биявана и сведений о нем, — это убеждений оказалось опровергнутым как произведенными участниками отряда записями, так и поступившим позже сообщением местного административного работника А. И. Малюты (ИМ, IV, № 131). Контрольные записи бесед, производившиеся участниками отряда, показали, что записи А. З. Розенфельд характеризуются неточностью, неполнотой, невниманием к ряду деталей.

Решительные возражения вызывают и методы обобщения А. З. Розенфельд собранного опросного материала. А. З. Розенфельд, вместо того, чтобы подвергнуть собранные данные количественной группировке, без всякого основания прибегает к таким оборотам как «в большинстве рассказов», «обычно рассказывают», «как правило» (стр. 56). Это требуется автору для доказательства несоответствующего истине тезиса, будто вполне реалистические описания внешности гуль-биявана «обычно» сопровождаются чисто сказочной «устойчивой сюжетной основой», а именно сюжетом борьбы «гуль-биявана» с каким-нибудь силачом — палваном, особенно если тот неосторожно похвалялся своей силой; при этом якобы «гуль-бияван» сначала на чистом киргизском или таджикском языке просит у палвана жевательного табаку, затем предлагает бороться. В действительности же из многих десятков произведенных записей А. З. Розенфельд удалось выбрать две такого рода сказки, незакономерно сопровождаемые словами «в большинстве рассказов», «обычно рассказывают»… Сюжет борьбы «гуль-биявана» с человеком встречается лишь в совершенно незначительном проценте произведенных на Памире записей. Столь же необоснованно категорическое деление на «два цикла» рассказов о «гуль-бияване», и «адам-джапайсы». Без всякого параллельного анализа и количественной группировки по тем или иным признакам, А. З. Розенфельд декларативно объявляет эти два цикла «самостоятельными» по отношению друг к другу. Это ничем не доказанное противопоставление тут же опровергается самим автором в стыдливом примечания: «Правда, иногда и „дикому человеку“ (адам-джапайсы) на Восточном Памире приписываются некоторые черты, обычно относимые к гуль-биявану» (с. 59). Спрашивается, а какие же черты их различают? А. З. Розенфельд неизвестно из чего делает «вывод», будто различие между ними состоит в том, что «адам-джапайсы» народное сознание связывает с людьми, а «гуль-биявана» скорее относит к миру животных или полулюдей (с. 59), хотя несколькими строками выше сама же писала, что киргизы сравнивают «адам-джапайсы» с дикими лошадями, дикими верблюдами и другими животными, т. е. рассматривают их именно как животных (там же).